— Какая ты у нас нынче кроткая да терпеливая, — неожиданно съязвил он. — Даже снова соглашаешься на пытку холодом! А кто-то, помнится, сказал, что я настоящая скотина! Как же ты соглашаешься опять ехать с таким в лес? Да что там — в лес! Это полбеды!

Как ты соглашаешься с таким мерзавцем спать?!

И ведь уже не в первый раз!

— Жаль, что у меня нет под рукой большого сугроба… — пробормотала Валентина.

Тарасов засмеялся.

— Ладно, твоя взяла! Я подъеду к одиннадцати.

Результат имеет силу приговора.

Утром в понедельник Юлька, как обычно, вбежала к Тарасову в кабинет, шлепнулась на стул, открыла было рот для приветствия и замерла в недоумении. На батарее нагло развалились огромные ботинки президента.

«Что они там делают?» — подумала Юлька.

Он поймал ее удивленный взгляд.

— Сохнут, что же еще? — раздражаясь, буркнул Тарасов.

— Юлька глянула под стул президента: Тарасов сидел в одних носках.

— Утонул! — пробормотала Юлька. — Очевидно, бродил по неведомым тропинкам со следами невиданных зверей… Не успел высушить в машине?

Жанна Александровна ходит с тобой на лыжах? Не знала…

— Не ходит, а бегает, — недобро поправил он.

Да, он не успел… Сказал Насте, что заночует у матери… Что сказала своим Валентина, попавшая домой только утром, — осталось невыясненным.

* * *

Они неожиданно оба остановились на лыжне…

Тарасов объехал Валентину и стал рядом.

— «Мой конь притомился, стоптались мои башмаки, — неожиданно тихо пропела она. — Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры…»

И он ответил ей речитативом, хитро ухмыльнувшись:

Вдоль красной реки, моя радость, вдоль красной реки, До синей горы, моя радость, до синей горы…

* * *

Они опять, уже привычно, столкнулись глазами…

А где же река и гора, притомился мой конь,

Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда?

На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,

Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда…

Оба дружно в унисон вздохнули и улыбнулись.

А где же тот ясный огонь, почему не горит? —

Спросила у высокого лыжника Валентина.

Сто лет подпираю я небо ночное плечом…

Фонарщик был должен зажечь, но фонарщик тот спит,

Фонарщик тот спит, моя радость, а я ни при чем…

Он больно стиснул плечи Валентины.

И снова он едет один, без дороги, во тьму…

Куда же ты едешь, ведь ночь подступила к глазам?

Ты что потерял, моя радость? — кричу я ему.

А он отвечает:

— Ах, если б я знал это сам…

<Здесь и далее стихи Булата Окуджавы.>

— Только не здесь… — тотчас угадала Валентина. — Быстренько искупайся в снегу, тебе не привыкать! Он холодненький, белый и пушистый!

* * *

Юлькины глаза наполнились слезами.

— Запомни, Кнопка, что бы тебе там ни глючилось, — жестко отчеканил президент, но его, как всегда, подвели неподвластные согласные, — я никогда не бегаю на лыжах с женщинами! Ни при какой погоде! Потому что бегать с ними для меня примерно то же самое, что соревноваться по прыжкам в высоту с Кляксой! Тащи чай и побольше бутербродов! Я жутко, устал, вымок и хочу есть!

И вообще, это последние пробежки в этом году — «ласточка с весною в сени к нам летит»! Не заметила?

Она очень хотела ему верить…

— Это правда? — спросила она задумчиво.