Командующий решил рыть траншеи и начать правильную осаду, как вдруг показался авангард армии герцога д’Эпернона, которая только что соединилась с армией маршала де Ла Мельере, что удваиваю королевские силы. Это совершенно изменило положение дел. С двадцатью четырьмя тысячами человек можно предпринять то, на что не отважишься с двенадцатью. Поэтому решили идти на приступ завтра.

Увидев прекращение работ в траншее, новое расположение осаждающих и особенно подоспевшее к ним подкрепление, Ришон понял, что его не хотят оставить в покое. Предугадав, что его опять атакуют на следующий день, он созвал своих солдат, чтобы разузнать их настроение, в котором, впрочем, он не имел никакой причины сомневаться, судя по усердию их во время защиты первых ретраншементов.

Он чрезвычайно изумился, увидев совершенно новое настроение своего гарнизона. Солдаты мрачно и с беспокойством поглядывали на королевскую армию, в рядах слышался глухой ропот.

Ришон не любил шутить с воинской дисциплиной, и особенно не любил шуток подобного рода.

— Эй! Кто там бормочет? — спросил он, оборачиваясь в ту сторону, где ропот раздавался сильнее всего.

— Я, — отвечал солдат, посмелее прочих.

— Ты?

— Да, я.

— Так поди сюда и отвечай.

Солдат вышел из рядов и подошел к своему начальнику.

— Что тебе надобно, на что ты жалуешься? — спросил Ришон, скрестив руки и пристально глядя на недовольного.

— Что мне надобно?

— Да, что тебе надобно? Получаешь хлебную порцию?

— Да, командир.

— И говядину тоже?

— Да, командир.

— И винную порцию?

— Да, командир.

— Дурна квартира?

— Нет.

— Жалованье выплачено?

— Да.

— Так говори: чего ты желаешь, чего хочешь и на что ропщешь?

— Ропщу, потому что мы сражаемся против нашего короля, а это негоже французскому солдату.

— Так ты жалеешь о королевской службе?

— Да, черт возьми!

— И хочешь вернуться к своему королю?

— Да, — отвечал солдат, обманутый хладнокровием Ришона и думавший, что все это кончится исключением его из рядов армии Конде.

— Хорошо, — сказал Ришон и схватил солдата за перевязь, — но я запер ворота, и надобно будет отправить тебя по единственной дороге, которая нам осталась.

— По какой? — спросил испуганный солдат.

— А вот по этой, — сказал Ришон, геркулесовой рукой приподнял солдата и бросил его за парапет.

Солдат вскрикнул и упал в ров, который, по счастью, был наполнен водой.

Мрачное молчание наступило после этого энергичного поступка. Ришон думал, что бунт прекратился, и, как игрок, рискующий сразу всем, обернулся к гарнизону и сказал:

— Теперь, если здесь есть сторонники короля, пусть они говорят, и этих мы выпустим отсюда по дороге, которую они выберут.

Человек сто закричало:

— Да! Да! Мы приверженцы короля и хотим перейти в его армию.

— Ага! — сказал Ришон, поняв, что это не отдельная вспышка, а прорвавшийся наружу общий бунт. — Ну, это совсем другое дело. Я думал, что надо справиться с одним смутьяном, а выходит, что я имею дело с пятьюстами подлецами.

Ришон напрасно обвинял всех. Недовольны были только человек сто, прочие молчали; но и эти остальные, задетые за живое обвинением в подлости, тоже принялись роптать.

— Послушайте, — сказал Ришон, — не будем говорить все разом. — Есть ли здесь офицер, решающийся изменить присяге? Пусть он говорит за всех.