Доскакав до эспланады, он увидел виселицу и закричал, но голос его был заглушен криками толпы, которую нарочно взбесил Каноль, чтобы она его растерзала.

В эту-то минуту Каноль заметил Ковиньяка, угадал его намерение и показал кивком головы, что рад видеть его.

Ковиньяк приподнялся на стременах, посмотрел кругом, не идет ли Барраба или посланный от принцессы с приказанием остановить казнь… Но увидел только Каноля, которого палач силился оторвать от лестницы и повесить.

Каноль рукою показал Ковиньяку на сердце.

Тут-то Ковиньяк взялся за мушкет, прицелился и выстрелил.

— Благодарю, — сказал Каноль, простирая к нему руки. — По крайней мере, я умираю смертью солдата!

Пуля пробила ему грудь.

Палач приподнял тело, оставшееся на позорной веревке; но это был только труп.

Выстрел Ковиньяка раздался как сигнал, в ту же минуту раздалась еще тысяча мушкетных выстрелов. Чей-то голос закричал:

— Постойте! Постойте! Отрежьте веревку!

Но его нельзя было услышать в реве толпы; притом же пуля перерезала веревку, пытавшийся сопротивляться конвой был опрокинут чернью; виселица была вырвана из земли, ниспровергнута, разбита, разрушена; палачи бежали, толпа налетела как туча, схватила труп, разорвала его и потащила куски по городу.

Толпа, неразумная в своей ненависти, думала ужесточить мучения дворянина, но, напротив, спасла его от гнусной казни, которой он так боялся.

Во время этого столпотворения Барраба пробрался к герцогу и, хотя сам видел, что опоздал, однако вручил ему письмо.

Герцог, оказавшись среди ружейных выстрелов, ограничился тем, что отошел немного в сторону: в своей храбрости он был так же холоден и спокоен, как во всем, что делал.

Он распечатал и прочел письмо.

— Жаль, — сказал он, повертываясь к своим офицерам, — предложение этой Нанон было бы лучше, но что сделано, то сделано.

Потом, подумав с минуту, прибавил:

— Кстати… она ждет нашего ответа за рекой; попробуем устроить и это дельце.

И, не заботясь более о посланном, он пришпорил лошадь и отправился вместе со своей свитой ко дворцу принцессы.

В ту же минуту гроза, с некоторого времени нависшая над Бордо, разразилась и сильный дождь с громом пал на эспланаду, чтобы смыть с нее кровь невинного.

V

Пока в Бордо происходили описанные выше события, пока чернь волочила по улицам останки несчастного Каноля, пока герцог де Ларошфуко льстил гордости принцессы, уверяя ее, что она обладает властью сделать столько же зла, сколько и королева, пока Ковиньяк с Барраба скакали к городским воротам, понимая, что миссия их закончилась, — пока все это происходило, карета, запряженная четверкой лошадей, выбившихся из сил и покрытых пеной, остановилась на берегу Жиронды, напротив Бордо, между селениями Белькруа и Бастид.

Только что пробило одиннадцать часов.

Слуга, скакавший за каретой на лошади, соскочил с нее тотчас, как только увидел, что карета остановилась, и отворил дверцу.

Из кареты поспешно вышла дама, посмотрела на небо, освещенное кровавым отблеском, и прислушалась к отдаленным крикам и шуму.

— Ты уверена, что нас никто не преследовал? — спросила она у своей горничной, которая вышла из кареты вслед за нею.

— Совершенно уверена, сударыня, — отвечала горничная, — оба верховых, остававшиеся позади по вашему приказанию, уже приехали; они никого не видели, ничего не слышали.

— А ты, ты ничего не слышишь с этой стороны, от города?

— Кажется, слышу вдалеке крики.

— А ничего не видишь?

— Вижу какое-то зарево, похожее на пожар.