На девятый день Клер пришла в себя. Заметили, что во время бреда, который продолжался все восемь дней двадцать четыре часа в сутки, она ни на минуту не переставала плакать. Хотя обыкновенно лихорадка сушит слезы, виконтесса так плакала, что возле ее глаз появились красные и светло-синие круги, как у величественной Святой девы Рубенса.

На девятый день, как мы уже сказали, в ту минуту, как уже отчаивались и не ожидали улучшения, виконтесса вдруг, как по волшебству, пришла в себя: слезы ее иссякли, глаза ее осмотрели комнату и с печальной улыбкой остановились на служанках, которые так усердно ухаживали за ней, и на Помпее, который так ревностно охранял ее.

Несколько часов просидела она безмолвно, опершись на локоть, упорно обдумывая одну и ту же мысль, которая беспрестанно восставала с новой силой в ее возвратившемся сознании.

Потом, не задумываясь, достанет ли у нее сил на исполнение созревшего решения, она сказала:

— Оденьте меня!

Изумленные служанки подошли к ней и хотели возражать. Помпей сделал три шага в комнату и молитвенно сложил руки.

Между тем виконтесса повторила ласково, но с твердостью:

— Я велела одеть себя… Одевайте меня!

Служанки повиновались. Помпей поклонился и, пятясь, вышел.

Увы! На розовых и пухлых щеках госпожи де Канб появились мертвенная бледность и худоба. Рука ее, все еще прелестная и изящной формы, казалась прозрачною. Грудь ее матовой белизной слоновой кости соперничала с батистом, которым ее прикрыли. Под кожей виднелись синеватые жилки, признак истощения от долгих страданий. Платья, которые она надевала так недавно и которые обрисовывали ее стан так изящно, теперь ниспадали длинными и широкими складками. Ее одели, как она желала, но туалет занял много времени, потому что она была очень слаба и три раза чуть не упала в обморок.

Когда ее одели, она подошла к окну, но вдруг отпрянула, как будто вид неба и города испугал ее, села к столу, спросила перо и бумагу и написала принцессе Конде письмо, в котором просила аудиенции.

Через десять минут после того, как Помпей отвез письмо к принцессе, послышался стук кареты. Она остановилась перед домом. Тотчас доложили о приезде маркизы де Турвиль.

— Правда, — спросила она виконтессу де Канб, — что вы изволили писать к принцессе Конде и просить у нее аудиенции?

— Да, сударыня, — отвечала Клер. — Неужели мне отказывают?

— О нет, напротив, дорогое дитя. Принцесса прислала меня сказать вам, что вы же хорошо знаете: вам не нужно просить об аудиенции, ее высочество готова принять вас всегда, во всякое время дня и ночи.

— Благодарю вас, сударыня, я сейчас воспользуюсь этим позволением.

— Что такое? — вскричала маркиза де Турвиль. — Как! Вы хотите выехать из дома в таком состоянии?

— Успокойтесь, сударыня, — отвечала Клер, — я чувствую себя совсем хорошо.

— И вы приедете?

— Через минуту.

— Так я поеду предупредить ее высочество о скором вашем приезде.

И маркиза де Турвиль вышла, сделав, как и при своем появлении, церемонный реверанс виконтессе.

Известие о таком неожиданном посещении, само собою разумеется, произвело сильное волнение среди немногочисленных придворных принцессы. Положение виконтессы внушало им живейшее участие, потому что далеко не все одобряли действия принцессы при последних событиях.

Любопытство было возбуждено в высшей степени; офицеры, придворные дамы и кавалеры заполнили кабинет принцессы Конде, они почти не могли поверить, что Клер приедет: еще накануне все думали, что она находится в отчаянном положении.

Вдруг доложили:

— Госпожа виконтесса де Канб!

Клер вошла в кабинет.

При виде этого лица, бледного как воск, холодного и неподвижного как мрамор, этих обведенных темными кругами глаз, где мерцала одна-единственная искорка — последний остаток горьких слез, со всех сторон вокруг принцессы раздался горестный шепот.