— Это она, — пробормотала Нанон, — она, которая была такой красавицей, когда приезжала на Сен-Жорж! Ах, бедная женщина!

Она отступила на шаг, не сводя глаз с виконтессы и грустно покачивая головой.

— О! — воскликнула в свою очередь виконтесса, увлекаемая тем тщеславным самолюбием, которое побуждает нас убедить себя в том, что мы умеем страдать больше и глубже, чем другие. — О, вы только что произнесли хорошее слово, которое принесло мне пользу. О, должно быть, я жестоко страдала, если я так жестоко изменилась. Значит, я много пролила слез. Значит, я несчастнее, чем вы, потому что вы все еще прекрасны.

И виконтесса подняла к небу, словно ища там Каноля, сияющие глаза, в которых впервые за весь этот месяц сверкнул луч радости.

Нанон, вновь упав на колени, закрыла глаза руками и горько заплакала.

— Увы, сударыня, — говорила она, — я не знала, к кому я обращаюсь. Я уже целый месяц не знаю, что вокруг меня происходит, не знаю, что могло сохранить мою красоту. Все это время я, правда, была в безумии. И вот теперь я здесь. Я не хочу, чтобы вы, даже умирая, ревновали меня. Я прошу, чтобы меня взяли сюда как самую смиренную монашенку. Делайте со мной все, что вам угодно. Ведь в случае моего неповиновения вы можете бичевать меня, заключить в темницу. Но все же, — добавила она дрожащим голосом, — время от времени вы ведь будете мне позволять видеть место, где покоится этот человек, которого мы так любили?

И она, вся трепещущая и обессиленная, опустилась на траву.

Виконтесса ничего не отвечала. Она сидела, откинувшись назад и опираясь о толстый ствол смоковницы, и сама казалась готовою испустить дух.

— О, сударыня, сударыня, — воскликнула Нанон, — вы мне не отвечаете, вы мне отказываете! Ну хорошо. У меня осталось единственное сокровище. У вас, быть может, ничего нет после него, а у меня есть вот это. Согласитесь на то, о чем я прошу вас, и сокровище будет ваше.

И, сняв с шеи большой медальон на золотой цепочке, который был спрятан у нее на груди, она поднесла его госпоже де Канб. Медальон лежал открытый на руке Нанон де Лартиг.

Клер громко вскрикнула и быстрым движением взяла эту реликвию, в пылком порыве целуя сухие холодные волосы. Ей казалось, что сама душа ее устремляется к губам, чтобы получить свою долю этого поцелуя.

— Так вот, — продолжала, задыхаясь, Нанон, стоявшая перед нею на коленях, — продолжаете ли вы думать, что вы страдали больше, чем я страдаю в эту минуту?

— О, вы победили, сударыня, — отвечала виконтесса де Канб, поднимая ее и заключая в свои объятия. — Придите ко мне, придите, сестра моя! Теперь я люблю вас больше всего на свете, потому что вы поделились со мной этим сокровищем.

И наклонившись к Нанон, которую она тихонько подняла, виконтесса прикоснулась губами к щеке той, которая была ее соперницей.

— О, вы будете моею истинной сестрой, моим другом, — продолжала она. — О да, мы будем жить и умрем вместе, вспоминая о нем, молясь за него. Пойдемте, вы правы, он покоится недалеко отсюда, в нашей церкви. Это была единственная милость, которую я получила от той, кому посвятила всю мою жизнь. Да простит ей Бог!

При этих словах Клер взяла Нанон де Лартиг за руку, и они тихими шагами, настолько легкими, что едва касались травы, подошли к заросли лип и сосен, позади которых скрывалась церковь.

Виконтесса ввела Нанон в часовню, посреди которой лежал простой камень в четыре дюйма высотою. На этом камне был высечен крест.

Госпожа де Канб ограничилась тем, что, не говоря ни слова, указала рукой на этот камень.

Нанон встала на колени и поцеловала мраморную плиту. Господа де Канб прислонилась к алтарю и целовала волосы любимого.