|
Он послал за своей внучатой племянницей-сиротой, дабы она скрасила ему старость. Старый холостяк-женоненавистник, он проникся благодарностью к жизнерадостной, симпатичной и худенькой мисс Мэри Престон, которая была особой здравомыслящей и доброй, но, увы, ничем более не примечательной. Вскоре она свела тесную дружбу с дочерями викария, мистера Браунинга, а у мистера Гибсона нашлось время, чтобы поддерживать теплые отношения со всеми троими. Холлингфордцы принялись сплетничать о том, какая из молодых дам вскорости станет миссис Гибсон, но его обитателей постигло горькое разочарование, потому как все разговоры о возможностях и вероятностях относительно женитьбы молодого доктора прекратились самым естественным образом, когда он женился на племяннице своего предшественника. Обе мисс Браунинг по такому случаю не продемонстрировали видимых признаков недовольства и увядания, хотя за их манерами и внешностью наблюдали весьма пристально. Напротив, на свадьбе они вели себя с подчеркнутой веселостью, а от чахотки как раз таки скончалась миссис Гибсон, через четыре или пять лет после бракосочетания – и через три года после смерти своего двоюродного дедушки, когда ее собственному ребенку, Молли, исполнилось всего-то три годика от роду.
Мистер Гибсон особенно не распространялся о своей скорби, вызванной безвременной кончиной супруги, страдать от которой, по всеобщему мнению, он должен был непременно. И впрямь, он старательно избегал всех проявлений симпатии и сочувствия, а однажды поспешно встал и вышел из комнаты, когда мисс Феба Браунинг, впервые увидевшая его после понесенной им утраты, разразилась безудержным потоком слез, грозившим перейти в истерику. Впоследствии мисс Браунинг утверждала, что никогда не сможет простить ему тогдашнюю черствость, но уже буквально через две недели у нее состоялся крупный разговор на повышенных тонах с престарелой миссис Гуденоу, которая позволила себе выразить сомнение в том, что мистер Гибсон обладает глубокими чувствами, если судить по узкой полоске крепа, каковая должна была закрывать всю его шляпу, а вместо этого оставила на виду целых три дюйма его тульи. Несмотря на все случившееся, мисс Браунинг и мисс Феба искренне полагали себя ближайшими и верными друзьями мистера Гибсона, претендовать на звание которых им давали отношения с его покойной супругой, и с радостью готовы были проявить материнскую заботу о его маленькой дочке, если бы ту не оберегал бдительный дракон в лице Бетти, ее нянечки, ревностно относившейся к любым посягательствам на ее подопечную. Особенную неприязнь она выказывала тем дамам, которых по возрасту, положению в обществе или соседству полагала способными «строить хозяину глазки». За несколько лет до описываемых событий положение мистера Гибсона, социальное и профессиональное, казалось устоявшимся и незыблемым. Он был вдовцом и, скорее всего, намерен был оставаться таковым и впредь. Сосредоточением его домашних привязанностей стала маленькая Молли, но даже ей в минуту откровенности он не открывал всей глубины своих чувств. Он называл ее ласкательным прозвищем Гусенок и получал удовольствие, смущая ее детский ум своим добродушным подтруниванием. К людям несдержанным и экспансивным он испытывал явное презрение, проистекавшее из его медицинских знаний о том, какое влияние на здоровье оказывает неконтролируемое проявление чувств. Он обманывал себя, полагая, что повинуется исключительно голосу разума, поскольку никогда не позволял себе обзавестись привычкой выражать свое мнение по любому поводу, за исключением сугубо интеллектуальных. Молли же, однако, руководствовалась собственным чутьем и инстинктами. Хотя отец смеялся над нею и насмешничал в манере, которую обе мисс Браунинг именовали не иначе, как «крайне жестокой», свои маленькие горести и радости девочка поверяла именно ему, а отнюдь не Бетти, этой добросердечной фурии. Малышка научилась прекрасно понимать своего отца, и между ними установились восхитительные отношения – шутливо-серьезные, но при этом доверительно-дружеские. |
