Череп был сильно деформирован. Наверху, над входной дверью, было распахнуто окно.

– Сброшен? – шепотом спросил Тойер.

– Череп раскололся. Возможно, от удара о камни. – Лейдиг произнес это холодно и спокойно. В таких вещах маменькин сыночек был наименее впечатлительным из всей группы. – Подождите, я сейчас посвечу.

Тойер махнул рукой, мол, не надо, но яркий конус уже выхватил из тьмы лужу крови и что‑то белое.

Ильдирим сидела за кухонным столом и обливалась слезами: она резала лук.

– Можно, я помогу? – спросил Озгюр. – У нас в школе я ловко режу лук. На уроках домоводства.

Ильдирим помотала головой.

– Честное слово, клянусь.

– Озгюр… – Она смотрела мимо него, на свою Бабетту. Девочка похорошела, теперь ее уже не назовешь страшненькой, и это приятно. Румяные щечки, здоровый вид у малышки… Он трахает ее, молодой похотливый кобелек… Что ж, такой возраст… старшеклассник… Я и сама была старшеклассницей… я должна дать ему шанс. Засранцу этому.

– О'кей, Озгюр, – со стоном проговорила она. – Тогда почисти мне лук. Всю сетку.

– Эй, там ведь его много. Что вы собираетесь готовить?

– Луковый суп, – ядовито ответила прокурор. – Бабетта, мне нужно с тобой поговорить.

– Луковый суп, – смиренно повторил мальчишка. Зрелище получилось трогательное: парнишка, словно сошедший с обложки молодежного журнала «БРАВО», сидел за стареньким кухонным столом и – достаточно ловко – чистил злой лук. Ильдирим отвернулась и вытащила девочку из кухни.

– Он глуп, – прошипела она. – Неужели тебе не ясно, что он глуп?

Бабетта посмотрела на нее с нежностью и чуть ли не свысока:

– Я не собираюсь выходить за него замуж…

– Значит, ты согласна со мной, что он глупый?

– Но ведь я тоже такая же…

Приемная мать ничего не могла возразить. При всей любви у нее тоже были подобные подозрения – хотя в последнее время они почти исчезли… Может, все дело в любви, она ослепила ее? Родительская забота, беседы по душам, выговоры, конфликты, иногда доводившие ее до отчаяния, теперь казались ей выходом, спасением из водоворота вопросов и проблем.

– Короче, так нельзя себя вести. Твой дружок вернулся с каникул раньше времени, и ты поскорей смылась. А потом рассказала, что, оказывается, вы еще мешали Иоганнесу работать… В Старом городе…

– Это было случайно… и мы вовсе не мешали ему.

Ильдирим обняла смущенную девчушку и долго не отпускала ее, целую минуту. Бабетта молчала и, казалось, радовалась таким проявлениям нежности меньше прежнего. Потом украдкой поглядела на часы. Перехватив ее взгляд, приемная мать разжала руки и озабоченно спросила:

– Как ты относишься к нему, нормально? Я про Тойера…

– Да, вполне… Вообще‑то он смешной… Похож на медведя, который чем‑то обкурился…

До выяснения того, откуда у Бабетты такие наркотические аллегории и не кроется ли за ними ее собственный опыт, дело не дошло, так как Озгюр крикнул, что он уже почистил и мелко нарезал весь лук не только из первой сетки, но и из второй, которую взял в кладовке.

Полночь давно миновала. Тойер, предпоследний из сотрудников полиции «Гейдельберг‑Центр», все еще сидел на работе. Самый последний сотрудник сидел напротив него: доктор Зельтманн, собственной персоной.

– Прочтите мне письмо Рони, господин Тойер. Тойер судорожно сжал копию записки, словно ученик, застигнутый врасплох учителем.

– Не надо считать, что это ваше частное дело, мой дорогой.