— Дерюгин — горяч… — напомнил Гаврюшин. — Как нам разъяснили сведущие люди… Специально держит Василия, чтоб тот его охолаживал…

— Не совсем так, я думаю… На одних эмоциях таких денег не сделаешь. Не охолаживал, я думаю, а проверял расчеты. Это ведь не одно и то же… Ну, не знаю…

— Я вам больше скажу, — задумчиво добавил Гаврюшин. — Очень может быть, что он к Роговым шел, действительно считая, что они подкуплены и врут. Потому что иначе на что же он рассчитывал?.. Я ему говорю: «У нас есть основания полагать, что они говорят правду». Это я с ваших слов, инспектор, заметьте. Основания-то тоже, прямо скажем, не фонтан. Ну ладно… «А я, говорит, им не верю…» И все тут.

— Вот я и говорю, что это странно. Сплошные романтики кругом. Убийство из ревности не исключено, — я только хочу сказать, что это все-таки не самый стандартный вариант… И я не понимаю, почему их это не удивляет…

— Их? — насторожился Гаврюшин. — Что, «жених» тоже на Дерюгина катит?

— Ну да, — кивнул Мышкин и вкратце пересказал ему свой разговор с Алешей. Некоторые детали он при этом все-таки опустил — не потому, что хотел держать их в секрете, а потому, что не хотел обсуждать, не разобравшись. Рассказывая, он снова испытал острейшую потребность остаться в одиночестве, чтобы все как следует обдумать и сопоставить.

Гаврюшин, по-видимому, испытывал нечто подобное — во всяком случае, выслушав мышкинский рассказ, он вдруг объявил, что у него есть дела и кое-какие соображения, которые хорошо бы обдумать, поэтому он, пожалуй, пошел бы к себе и поработал, если, конечно, инспектор не возражает. Инспектор не только не возражал, но в ответ на это объявил с величайшим энтузиазмом, что он и сам тоже… ужасно устал и, пожалуй, возьмет да и поедет сейчас прямо домой. На том они и порешили и разошлись до следующего рабочего дня.

Аня возвращалась домой из библиотеки. Угрозыск угрозыском, а сессию все-таки нужно было сдавать. День, впрочем, прошел совершенно впустую. «И все из-за дурацкой мнительности, — ворчала она про себя, шагая по темной улице и стараясь дышать в воротник. — Надо же, холодина какая! Если мне и дальше будет мерещиться — пожалуй, вылечу из университета… или просто попаду в психушку…»

Сперва ей показалось, что девочки в библиотеке, на выдаче, смотрят на нее как-то… особенно заинтересованно. Но об этом она довольно быстро забыла и, может быть, и не вспомнила бы, если бы не буфетчица. Потому что буфетчица, безусловно, смотрела на нее с особенным выражением, просто ела ее глазами и даже, кажется, собиралась что-то сказать, но в последний момент передумала.

«Называется — мания преследования», — сказала себе Аня, входя во двор своего дома, и, вздрогнув, застыла на месте. В глубине, у подъезда, ей померещилась темная фигура. Секунду она стояла не двигаясь и изо всех сил вглядывалась в морозную мглу, пока не заслезились глаза. У подъезда царили полная тишина и неподвижность. «Вот я и говорю — мания преследования», — сердито сказала себе Аня и двинулась вперед — впрочем, все-таки с некоторой опаской. Темная фигура отделилась от стены в тот момент, когда она поравнялась с подъездом. Аня судорожно вцепилась в ручку двери и хотела закричать, но тут фигура повернулась так, что висевшая над дверью лампа осветила лицо, и она узнала Алешу.