Какой такой Сережа? Это Никон Никонович Никонов – Сережа? И откуда взялась у Ивана комната в квартире, которой он еще и не видел? А события развивались. Никон Никонович, то есть Сережа, сопя, стащил свое задрипанное демисезонное пальто, кряхтя от натуги, начал снимать зимние ботинки, а Ирина Тихоновна протянула ему домашние туфли.

– Не пяль глаза попусту! – выдавил из себя согнутый Никон Никонович. – Никонов и все прочее – псевдоним. Зовут Сергеем Макаровичем Гуляевым… К чертовой матери, говорю, сдирай валенки! Уф! Да не держи ты шлепки в руках, брось… Ирина Тихоновна домашние туфли называет шлепками…

Они прошли наконец в квартиру. Да! Настин гарнитур – это красиво и удобно, но вот уж в этом-то доме обстановка была такая, что ни с чем, кроме кино, Иван сравнить ее не мог. К тому же квартира оказалась пятикомнатной, а «Иванова комната» – спальней-кабинетом, уютным до того, что хотелось одновременно и спать и заниматься…

В большой гостиной даже и при свете хрустальной люстры жена Никона Никоновича не выглядела старой – не тридцать лет и даже не тридцать пять, но больше сорока не дашь, а ведь Никон Никонович как-то говорил, что она его ровесница.

– Я нужен? – спросил шофер Пашка.

– Нет! – сказали хором Никон Никонович и Ирина Тихоновна, после чего быстро повернулись друг к другу и осмотрели друг друга так, словно сто лет не виделись.

– Присаживайтесь, Иван, – низким и потому бьющим по сердцу голосом пригласила Ирина Тихоновна и чуть громче позвала: – Валя, Валюша!

Через минуту вплыла в гостиную домработница, молодая, лет на девятнадцать, девица, пышная, розовая и задастая, ловко держа в розовой руке поднос, начала уставлять стол закусками. В это же время Ирина Тихоновна – фигура просто девичья – вынимала из бара бутылки. Писатель Никонов курил и до макушки был занят тем, чтобы не просыпать пепел на скатерть или ковер. По сравнению с ним Иван Мурзин сидел за столом с барски пренебрежительным видом, хотя сидел всего только спокойно.

Пока Валя-Валюша накрывала на стол, Иван приметил несколько важных вещей-моментов. Во-первых сказать, по глазам, голосу, движениям было ясно, что эта видная и умная женщина любит Никона Никоновича, хотя они здорово удивились, когда на вопрос шофера Пашки ответили одновременно «Нет!», так как в практике тридцатилетнего супружества такие факты были, как алмазы; во-вторых, было совершенно понятно, что Никон Никонович взвыл бы от радости, если бы от какого-нибудь небывалого в здешних краях землетрясения рассыпались в прах все эти пять комнат с мебелями и хрусталями; в-третьих, что никогда в этом доме жить Никон Никонович не останется – погостит, потешит себя надеждой покончить с одиночеством и еще круче и острее одинокий, вздрюченный и злой вернется в свою берлогу.

За едой Ирина Тихоновна деликатно и умно выпотрошила Ивана, узнав о нем почти все, а он, казалось, только десять слов произнес. Потом она проявила самодеятельность, то есть сказала:

– Любовь Ивановна Ненашева в гостинице «Сибирь». Номер двести шесть… – Ирина Тихоновна добавила Ивану салата с крабами. – Любовь Ивановна улетает после двенадцатого. – Она посмотрела на мужа. – Чтобы сделать приятное нашему милому гостю, Сергей, я пригласила Любовь Ивановну на субботу. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Те-те-те! – произнес Никон Никонович. – А, Иван? Ванюшка неопределенно пожал плечами. Он, может быть, и растерялся, но, с другой стороны, сделанное не поправить. Не позвонит же Любке Ирина Тихоновна и не скажет, что отменяет приглашение…

Ирина Тихоновна не дала Ивану до конца обдумать положение.