– Трижды была, – ответила Любка. – Мне люстра не нравится. Перебор!

– Молодец, Любка! – сказал Иван, демонстративно посмотрев на часы. – Сильно здорово ты Ирину Тихоновну в последней части своего выступления изобразила… Смотри, не заиграйся!

Он встал. Подумал четко: «Они с Ириной Тихоновной – близнецы!» Десять минут оставалось до встречи с деканом заочного отделения, после чего, может быть, разрешат Ивану прямо садиться за стол и сдавать матанализ сразу за два курса. Шишка, ничего не поделаешь!

– Мне пора, – сказал Иван. – Завтра – лучше сегодня – улетай домой, Любка! Может быть, и выветрится из твоей головушки Ирина Тихоновна… Улетай, Любка, а я пошел.

Не получилось. Иван не ушел, Любка не улетела срочным рейсом. Он не мог сделать и шага: ноги приросли к чисто отскобленной от снега асфальтовой дорожке. Любке было велено: «Улетай!» – а она только поднялась да приблизилась к Ивану, румяная, синеглазая, с такими губами, к которым, казалось, никогда ничьи губы не прикасались. «Ванюшка, Ванюшка, вот она я – твоя Любка!»

– Любка… – прошептал Ванюшка прямо в родные, как у матери, глаза. – Жди в гостинице.

Университет – это университет, а не пустяки! Минута в минуту вошел Иван Мурзин в приемную декана, а еще через минуту – звоночек.

– Товарищ Мурзин, пройдите!

Иван в этом кабинете раньше не бывал, здесь в глаза бросались портреты маслом Лобачевского, Ньютона, Курчатова, Лейбница и прочих великих.

– Рад вас видеть, очень рад, – приветствовал Ванюшку профессор Томин, декан заочного отделения. – А это, с вашего разрешения, профессор Ясенев Николай Никифорович, заведующий кафедрой высшей математики. – Он сделался серьезным. – Алексей Иванович, то бишь ректор, разрешил вам сдавать по индивидуальному плану…

Иван был чуточку заторможен, словно клонило в сон, и все – Томин, Ясенев, Лобачевский, Курчатов, Лебедев, – все заметили это с некоторой тревогой, так как не знали, что заочник Мурзин только приходил в себя от новой встречи со своей убийственной, если рассудить разумно, любовью.

– Ну, а каков ваш план, Иван Васильевич? – спросил декан. – На что размахнется молодецкая рука?

В большую, видать, славу входил Иван Мурзин, если беседовали с ним, хоть и с усмешливой уважительностью, там, где с другими студентами, как он слыхал, обычно беседуют перед отчислением за большие грехи. «Поддерживать надо славу-то!» – подумал Иван.

– Для начала я мог бы, пожалуй, сдать матанализ за два курса, – неторопливо сказал Иван. Подождал, не захохочут ли от такой наглости, и добавил: – Нахальничаю?

– Ничуть! – сказал декан и покосился на Ясенева. Нараспашку открылись бесшумные двери, и в кабинет вошел ректор Алексей Иванович Денисов – историк по образованию, солдат по орденам и старый холостяк по убеждению. Ванюшка вспомнил, как Ирина Тихоновна говорила о Денисове, что он красив изысканно, слишком изысканно для ректора, доктора наук, знатока средних веков и холостяка в областном городе: ранняя седина, серые глаза и, по общему мнению, лицо, как у Алена Делона в фильмах типа «Черный тюльпан».

– Ага! – сказал ректор. – Приехал! – Он пожал руку Ивану. – Ну, желаю удачи, Ломоносов из Старо-Короткина! – Ректор в шутливом отчаянии прижал руки к груди. – Выручайте меня, Мурзин: за мной по пятам ходит знаменитый писатель Никонов и говорит только о вас… Николай Никифорович, – он – и вправду изящно – повернулся к Ясеневу, – я хотел с вами и с Юрием Модестовичем посоветоваться относительно некоторых факультетских ваших проблем… А вам, Мурзин, – ни пуха ни пера, и можете к черту меня не посылать, это за вас Никонов с успехом сделает… Идите, не то он сейчас всю мебель в приемной переломает от волнения.