– Так что ты все-таки предлагаешь? – Сумароков взял из пачки Алексея Ильича сигарету и тоже закурил, опустившись на корточки. – Принять здешнее гражданство, как Липа советовал, обжиться, баб завести, наплодить ребятишек и помаленьку готовить государственный переворот? А что, это мысль! Венесуэльская автономная республика в составе Российской Федерации – чем плохо? И завод автоматически вернется на родину, и мы с ним заодно… И американцам это будет такой подарочек, что смешнее не придумаешь! Чавес вам не нравился, так как насчет Путина?

– Думать надо, Григорий, – сказал Гриняк. – Думать и ждать – по крайности, до возвращения на полигон. Очень мне интересно поглядеть, что за птица этот новый механик-водитель, которого нам Аморалес обещал. Чует мое сердце, что наши этого им так не оставят, и что паренек, которого мы ждем, будет непростой, с сюрпризом.

– Твои бы слова да богу в уши, – проворчал Сумароков.

– Даже не сомневайся, – с уверенностью, которой вовсе не испытывал, произнес Алексей Ильич.

Сумароков не ответил – самолично затеянный спор его уже утомил. Поднявшись с корточек, он вынул из озерца под водопадом одну из помещенных туда для охлаждения банок пива, присел на камешек в тени скалы и стал, чередуя глотки с затяжками, смотреть на море, которое синело над курчавой, как волосы на голове африканца, зеленью тропического леса. В детстве, с жадностью глотая книги Рафаэля Сабатини, повествующие о приключениях благородного корсара Питера Блада, Григорий Сумароков страстно мечтал когда-нибудь побывать в этих краях. Со временем мечта поблекла и зачахла, не выдержав конкуренции с серыми буднями, но эти названия – Ямайка, Барбадос, Аруба, Картахена – по-прежнему звучали, как песня дальних странствий. И вот он здесь, но много ли ему от этого радости?

Радости было мало, тем более что эти мысли всколыхнули воспоминания о Сердюке, в котором он совсем недавно пытался отыскать и расшевелить романтическую жилку. Старая мечта окончательно умерла, но теперь на смену ей пришла новая, куда менее романтическая, но зато гораздо более яркая, а главное, вполне осуществимая: дождаться подходящего момента и, развернув башню, жахнуть прямой наводкой по джипу его превосходительства генерала Алонзо Моралеса.

Несмотря на относительно теплую погоду, гражданин, выбравшийся из передней дверцы роскошного «майбаха», что остановился у чугунной больничной ограды, был одет по-зимнему, в теплую спортивную куртку яркой расцветки и косматую волчью шапку. В тот короткий миг, когда он стоял около машины, держась рукой в отороченной мехом перчатке за верхний край дверцы, его демократичный наряд резко и неуместно контрастировал с роскошью элитного немецкого авто. Но, как только гражданин захлопнул дверцу и, перепрыгнув скопившуюся у бордюра лужу талой воды, сделал пару шагов по тротуару, все стало на свои места: «майбах» существовал сам по себе, а яркая куртка, волчья шапка, поношенные джинсы и желтые ботинки, равно как и их владелец – сами по себе, отдельно от машины.

Старательно огибая лужи и скопления талой снеговой жижи, желтые замшевые ботинки прошествовали по главной аллее, а затем свернули на боковую дорожку, что, петляя среди мокрых голых деревьев, вела к отдельно стоящему в глубине больничного парка, подальше от глаз пациентов и посетителей, приземистому одноэтажному строению под низкой двускатной крышей. Закрашенные изнутри белым окна строения были забраны прочными решетками.