|
А с учетом того, что полигон расположен на дне довольно глубокого ущелья, понадобилась бы еще как минимум одна радиомачта, не заметить которую было бы трудновато. У них тут сплошная секретность, и что получится, если они затеют эту бодягу с радиотрансляцией? Да ничего, кроме демаскировки! Американцы внимательно прослушивают эфир, а зачем Аморалесу надо, чтобы они слушали нас? А если тут упрятана какая-нибудь хреновина, которая работает на запись, так это на здоровье: завтра нас тут так или иначе уже не будет.
– Вот именно – так или иначе, – невесело вздохнул Сумароков. – Слушай, а чего его ждать, утра? Утром сюда нагонят целый батальон этих латинос, и на кой ляд нам сдалось с ними воевать? – Уговор дороже денег, – сидя на кровати и стаскивая брюки, напомнил Гриняк. – Уговор… – недовольно проворчал Сумароков. – Этот твой Александр Сергеевич, наверное, цыган, уж больно ловко он нам глаза запорошил. Как загипнотизировал, ей-богу! Обо всем договорились, а кто он такой на самом деле есть, толком даже не спросили. – Будто и так не ясно, – сказал Гриняк. – А что тебе ясно? Мне вот, например, ни черта не ясно! Может, он и в самом деле цээрушник, откуда ты знаешь? – Знаю, – с уверенностью сказал Алексей Ильич. – Цээрушник действовал бы по-другому, и уговор у нас с ним получился бы другой. Ты понимаешь, о чем я. Наша коробочка, как ни крути, секретная военная разработка. Все знают, что она есть, смотрели ролики в интернете, а некоторые так и на показах бывали, видели своими глазами. Ну и что? Танк и танк, а что у него внутри, чем он от других танков отличается и, главное, почему, как оно там работает – поди знай! Нет, Гриша, кабы этот парень работал на ЦРУ, Ми-6 или любую другую разведку, кроме нашей, он бы нас с тобой в другую сторону толкал. Я бы сказал, в прямо противоположную. – Можно подумать, наши лучше, – непримиримо пробурчал Сумароков. – Все они одним миром мазаны! Им же на нас наплевать с высокого дерева, мы же для них просто расходный материал наподобие патронов к пулемету или, там, графитовой смазки – попользовался, выкинул и забыл. Наши… Где они нынче наши? Ты для меня свой, Санька был свой, а остальные – извини-подвинься. Корочки, которые у него в кармане, ни черта не значат. Что с того, что он, скажем, с Лубянки? Когда и кому это мешало на две стороны работать? – Баламут ты, Григорий, – укладываясь, объявил Гриняк. – Ну вот что толку впустую языком молоть? Допустим, я тоже не в восторге – и от Пушкина этого, и от его плана. Ну и что с того? У меня, лично, лучшего плана нет. А если у тебя такой имеется, не ходи вокруг да около, поделись с народом. Ну? – Да нет у меня никакого плана, – вздохнул Сумароков. – Откуда? Тоже мне, нашел стратега… Просто помирать неохота. – А ты не помирай, Гриша, – посоветовал Алексей Ильич. – Ты живи и радуйся. Вот откатаем завтра прощальное показательное выступление и – домой… – К теще на блины, – подсказал Сумароков. – Ей-ей, не знаю, что лучше. Вернее, хуже. – Баламут, – убежденно повторил Гриняк. – Свет гаси и, это… крибле, крабле… Сумароков снова вздохнул, вспомнив Сердюка, который обожал рассказывать анекдот про знаменитого датского сказочника, хлопнул ладонью по выключателю и повалился на койку. Некоторое время он еще ворочался, шурша простынями, скрипя деревянным каркасом и что-то неразборчиво ворча, потом затих, и через минуту балок уже содрогался от его богатырского храпа. Алексей Ильич еще немного полежал на спине, глядя в темноту и думая о завтрашнем дне, но вскоре уснул и он. |
