Укрепленный за окошком спиртовой термометр показывал минус восемь. В рано наступившей темноте опять беззвучно сыпался мелкий кристаллический снег, неторопливо скрывая отпечатавшиеся на свежей пороше следы человеческих ног и обутых в зимнюю резину колес. Вымыв и составив в сушилку немногочисленную посуду, оставшуюся после одинокого холостяцкого ужина, Глеб выключил телевизор, который включил и настроил на фонтанирующий отборным бредом канал специально, чтобы хоть ненадолго отвлечься от своих раздумий. Его превосходительство хранил молчание, новых заданий не поступало, но поверить, что это уже конец кажущегося бессмысленным кровавого марафона, было нелегко.

Когда голос зачитывающей астрологический прогноз на завтра худощавой миловидной шатенки умолк на полуслове, на Глеба со всех сторон навалилась тишина пустой квартиры. Он множество раз ночевал один – в разных местах, с разным уровнем комфорта, в том числе и при полном отсутствии такового, – не испытывая ни моральных, ни стоящих упоминания физических неудобств. Но здесь, где каждый предмет напоминал о жене, одиночество было тягостным и странным, вызывая ощущение, похожее на то, которое должен испытывать человек, улегшийся спать абсолютно здоровым, а наутро обнаруживший, что у него недостает одной ноги.

Ничего страшного, разумеется, не случилось. В этот вечер одна из подруг Ирины отмечала день рождения; мужчин решили не приглашать, затеяв девичник с посиделками до утра в ночном клубе. Глеб не знал, как отнеслись к этому другие мужья, но сам он испытал сложное тройственное чувство облегчения, радости и огорчения. Облегчение было вызвано тем, что отпала не особо радужная перспектива торчать всю ночь в клубе в компании подвыпивших полузнакомых и совершенно незнакомых дамочек не первой молодости, под оглушительный какофонический грохот так называемой современной музыки развлекая их анекдотами и потакая многочисленным капризам. Оставшись один, он мог спокойно, ни от кого не прячась и не испытывая неловкости, заняться своими делами или просто хорошенько подумать, не отвлекаясь на разговоры с Ириной, и это радовало. И в то же время было невозможно не огорчиться, узнав, что один из очень немногих, в сущности, вечеров, которые они с женой могли целиком посвятить друг другу, пропал из-за какого-то дурацкого дня рождения.

Чтобы не лишать себя удовольствия и не вызвать нареканий со стороны Ирины, которая не любила, когда он дымил в комнатах, Глеб перетащил ноутбук на кухню. Здесь он с удобством расположился за обеденным столом, погасив верхний свет и оставив включенной только подсветку рабочей поверхности, поставил справа от себя пепельницу, слева положил пачку сигарет и зажигалку, после чего, убедившись, что все готово, включил питание.

Пока ноутбук загружался, негромко попискивая и урча электронными потрохами, Глеб зажег сигарету. В сущности, то, чем он в данный момент занимался, было не нужно никому, кроме него самого да еще, может быть, Федора Филипповича. Дело, хорошее оно или плохое, сделано, следы заметены, ожидаемых осложнений так и не последовало; работа выполнена без сучка и задоринки, итоги, судя по затянувшемуся молчанию генерала, подведены, гонорар выплачен, и к чему теперь раскапывать смрадные помойки, оставленные после себя безвременно ушедшими из жизни чинушами? О мертвых или хорошо, или ничего; правда, жили они не в вакууме, и тот, кто их заказал, по-прежнему вызывал у Глеба серьезные опасения, как оставшийся в тылу победно наступающей армии вооруженный до зубов гарнизон противника – того и гляди, ударит в спину, да так, что костей не соберешь.

Он, как и прежде, оставался при своем мнении по поводу того, что могло связывать троих работавших в различных областях и, казалось бы, не имевших никаких точек соприкосновения чиновников. Взяточничество и казнокрадство – разумеется, это, а что же еще?

Коррупция не нравится лишь тем, кто в ней не участвует, не получает от нее личной выгоды, а значит, не имеет в обществе никакого веса и ничего не может с ней поделать.