Стоящий у Чернышева между ног саквояж взорвался с оглушительным хлопком, превратившись в облачко серого дыма, над которым, кружась, порхали тлеющие бумажки, с виду, действительно, неотличимые от купюр достоинством в сто долларов США. Когда дым рассеялся, Чернышева на краю обрыва уже не было. Там виднелось только мелкое дымящееся углубление в земле, вокруг которого валялись присыпанные фальшивыми деньгами клочья саквояжа. Здесь же, рядом с воронкой, лежала ампутированная взрывом ступня в модельном полуботинке из крокодиловой кожи; вторая, с торчащим из окровавленного носка острым обломком кости, лежала двумя метрами правее.

Снизу доносились шорохи и дробный перестук потревоженных камней. Потом оттуда послышался набирающий силу нечеловеческий вопль, постепенно перешедший в протяжный, тоскливый вой. В первые секунды после мгновенной травматической ампутации человек не ощущает боли; к тому же от боли так не кричат. Это был крик ужаса и отчаяния, последнее «прости», адресованное умирающим человеком миру, который подло и жестоко его обманул. Слушая эту постепенно слабеющую песнь смерти, генерал Моралес улыбнулся и, не вынимая сигары изо рта, направился к тому месту, где над мелкой воронкой в каменистой почве все еще поднимался легкий сероватый дымок. На ходу он завел правую руку за спину и, запустив ее под измятую полу белого полотняного пиджака, извлек оттуда свой любимый револьвер – вороненый длинноствольный «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра. Поравнявшись с оторванной ступней в полуботинке крокодиловой кожи, генерал небрежным пинком спровадил ее вниз – составить компанию хозяину; через пару секунд та же участь постигла вторую ногу беглого сотрудника дипломатического корпуса Российской Федерации Чернышева.

Игорь Вадимович лежал на издающем дурманящий запах прели толстом ковре гниющей листвы и смотрел на свои ноги – вернее, на то, что от них осталось. Тлеющие обрывки брючин едва прикрывали колени, позволяя в ненужных подробностях рассмотреть кровавые лохмотья кожи и мяса с торчащими из них острыми осколками костей на месте лодыжек. Кровь толчками выбивалась из обрубков ног, пропитывая землю; боли все еще не было, но Чернышев знал, что она обязательно придет и будет невыносимой. Скорее всего, он потеряет сознание и, когда кровопотеря станет критической, просто умрет, как сбитая машиной собака в придорожной канаве.

«Нужно наложить жгут», – подумал он и тут же поправился: два жгута, парень. Ремень у тебя только один, галстука нет, он остался в сумке, и… и что? Покорно истечь кровью на радость этому вероломному скоту Моралесу?

Он попытался сесть и тут же с коротким болезненным вскриком снова упал на спину. Оказалось, что оторванными ногами список полученных им травм не исчерпался; судя по ощущениям, у него были сломаны правая рука и ключица, а также парочка ребер с левой стороны.

На краю дороги, обозначившись на фоне неба четким темным силуэтом, показался Моралес. Он как ни в чем не бывало попыхивал сигарой, а в его опущенной руке Игорь Вадимович без удивления разглядел большой черный револьвер. Это зрелище кое о чем ему напомнило; кряхтя и постанывая от боли, он дотянулся левой рукой до правого кармана пиджака и с трудом вынул запутавшийся в складках ткани «харрингтон-ричардсон».

Револьвер показался тяжелым, как двухпудовая гиря, трясущаяся от напряжения рука ходила ходуном, заставляя куцее дуло описывать в воздухе сложные кривые. В глазах двоилось, и, несмотря на жару, Игорь Вадимович чувствовал, что начинает мерзнуть. Он понимал, почему это происходит, и это понимание не прибавило ему сил. Сухой щелчок выстрела из мелкокалиберного оружия прозвучал жалко и неопасно, как треск сломавшейся под ногой сухой ветки, пуля взметнула фонтанчик лесного мусора в нескольких метрах от ног сеньора Алонзо.