|
Не столь уж неожиданным поступком со стороны кардинала была и сделка с герцогом Валентино. Вспомним, что последние три года делла Ровере старательно и не без успеха исполнял роль верного слуги и помощника Борджа. Много воды утекло с тех пор, как кардинал требовал смещения «ложного папы» и призывал к походу против узурпатора Святого престола чуть ли не всех государей Южной Европы. Старый испанский Бык оказался сильнее и хитрее, чем гордый римский патриций. Но, как и положено быку, победитель не жаждал крови побежденного. Папа охотно простил кардиналу былые прегрешения, и делла Ровере возвратился в Рим, где уже не пытался интриговать против святого отца, поняв, что союз сулит ему куда больше выгод, чем оппозиция. Однако в отличие от Родриго де Борджа он не мог позволить себе роскошь забыть прежнюю вражду. Конечно, Юлий II обладал и определенными человеческими достоинствами – в частности, он был менее корыстолюбив, чем его предшественник. И хотя церковь при нем стала воинствующей в прямом смысле слова, этот папа не заслужил упрека в кровожадности. Но доминирующей чертой его характера была суровая властность генерала, который ведет свою армию в бой и не терпит ничьих пререканий. В тот день, когда герцог заключил достопамятный договор в Латеранском дворце, он обрек себя на неминуемое поражение. На что надеялся Чезаре Борджа? Трудно допустить, что он наивно верил в искреннее дружелюбие нового папы – несмотря на молодость, герцог хорошо знал людей. Возможно, он просто переоценил собственную значимость в глазах Юлия II. Ни военные, ни организаторские способности Чезаре не интересовали папу – он ждал верховной власти двенадцать лет и теперь намеревался сам заниматься всеми делами церковного государства. Постоянная покорность воле святого отца – вот качество, которое в первую очередь требовалось от приближенных. А герцог Валентино, разумеется, никак не мог похвалиться такой добродетелью, и все это прекрасно знали. Другим немаловажным обстоятельством, дававшим Чезаре надежду сохранить пост главнокомандующего, было отсутствие у папы взрослых наследников по мужской линии. Рафаэле делла Ровере, последний из сыновей кардинала Джулиано, скончался за год до отцовской интронизации, а дочь («племянница») Феличия не могла претендовать ни на должности, ни на титулы. В первые недели нового понтификата согласие между папой и знаменосцем церкви, казалось, не омрачалось ничем. Юлий даже направил несколько посланий городам Романьи, призывая их хранить верность законному господину – герцогу Валентино. Но на политической арене уже произошли существенные изменения – Венеция, отбросив маску формального нейтралитета, захватила Римини. Малатеста снова получил власть над городом, но уже в качестве наместника, а не государя; впрочем, это не мешало ему с прежней изобретательностью выжимать деньги из своих подданных. Флоренция, сильно встревоженная ростом венецианского могущества в непосредственной близости от тосканских границ, обратилась с жалобой к его святейшеству. В Рим прибыл Макиавелли – ему поручалось убедить папу и герцога в необходимости обуздать аппетиты купеческой республики, будь то военным или дипломатическим путем. Беседа между флорентийским секретарем и Чезаре Борджа протекала в дружественной тональности – оба они были чересчур умны, чтобы лишиться удовольствия от тонкой политической игры, где каждый старался перехитрить другого. Герцог заверил Макиавелли, что ему хватило бы и сотни солдат для освобождения Романьи, но вместе с тем выразил резкое недовольство позицией Синьории, чья практическая помощь пока ограничивалась лишь обещаниями и заявлениями – правда, весьма обильными и красноречивыми. |
