|
Зажег свет в гостиной, вытащил из холодильника бутылку и устроился в кресле перед выключенным телевизором. В голове назойливо вертелась самая доподлинная история, происшедшая давным-давно с каким-то японским фельдмаршалом – славою увитым, только не убитым… Имя Мазур запамятовал, но история была невыдуманная. В конце девятнадцатого века это произошло. Вернувшись домой с китайской войны, фельдмаршал узнал, что его благодарная супруга, выражаясь в истинно японском стиле, “за время его отсутствия вела себя не совсем так, как подобало женщине из хорошего дома и супруге самурая”. Фельдмаршал вошел в дом – и его супруга исчезла, как не бывало. Полиция в те времена вот так, запросто к фельдмаршалам в гости зайти не могла – и задавать вопросы считала нетактичным. Никто из знакомых опять-таки не мог, не нарушая строгих правил этикета, спросить: “Фельдмаршал-сан, а отчего это вашей женушке давно не видно?” В общем, все дружно делали вид, что ничего и не было, а лет через десять фельдмаршал появился на публике с молодой красавицей и попросил поздравить его с законным браком. Что общественность и сделала, опять-таки без единого вопроса… Такие дела. Можно сказать, в хорошей компании очутился наш капитан-лейтенант… Странное было состояние. Он ни о чем не сожалел, не терзался угрызениями совести, ничего уже не боялся, никаких таких последствий, твердо веря, что их не будет. Ему просто-напросто казалось, что с того момента, как они ворвались в спальню, прошла не четверть часа, а несколько лет. Ему уже всерьез стало вериться, что никого он сегодня не убивал. И все уже устоялось, полузабылось, отодвинулось в прошлое – душевные раны затянулись, страхи минули, тоска давным-давно улеглась. Да и не с ним это произошло, собственно говоря – с кем-то чужим, посторонним. Отодвигалось, уплывало вдаль, тускнело… Он понимал тренированным умом, что с ним происходит. Все дело в профессии. Человек сугубо гражданский, быть может, и сломался бы, или по крайней мере изболелся бы душой, но с Мазуром обстояло наоборот. Его старательно учили не только мастерски убивать, но и побыстрее выбрасывать всякое новое убийство из головы, из памяти, как мусор из квартиры – так и следует в его профессии, где конца не видно акциям… Теперь эти вбитые в подсознание рефлексы брали свое, работали на него – и он стал почти спокоен, все переживания отправлены куда-то в дальние, пыльные закоулки памяти. Да к тому же он не остыл еще от пронзительной тоске по Лейле. Нормальный человек держался бы иначе, но в том-то и суть, что ремесло Мазура не позволяло ему числить себя среди нормальных людей. А в общем, все обошлось. И в памяти у него стояло одно мертвое женское личико, а не два… Потом он встал и отправился в спальню. Подошел к двуспальной супружеской постели с той стороны, где стоял полированный Анин шкафчик. Как и наставлял генерал Асади, следовало для соблюдения приличий и во избежании лишних вопросов кое-что подчистить. Пригоршню драгоценностей он обнаружил в верхнем ящичке – спутанная груда золотых цепочек, колец с разноцветными камешками, сережек, еще каких-то недешевых безделушек. Строгой революционной морали это богатство, безусловно, противоречило – как и повадки осыпать золотом дорогих шлюх, так что определенные подозрения в адрес Бараджа, пожалуй что, основательны. Честным образом один из вождей революции никак не мог всего этого заполучить. подобное стяжательство прямо и недвусмысленно запрещалось… Оставив на месте лишь те побрякушки, что она привезла из Союза, Мазур ссыпал остальное на большой лист бумаги и сделал небольшой сверток: выбросить его в мусорное ведро, исполнительный, проинструктированный Али уберет потом, как и не было… На всякий случай кропотливо обшарил шкафчик сверху донизу. |
