|
Собака сплошь состояла из шерсти, ни один из нас не мог с уверенностью сказать, где у нее зад, а где перед. Шерсть, одна только серая, лохматая шерсть. Мы крались предположительно мимо ее хвоста, как вдруг — цап! — и кто-то из нас оказывался у нее в пасти. Это случалось со многими, один раз даже со мной. Неприятно, конечно, и даже противно, но в общем-то не опасно. Когда Мальчик — так звали собаку — выплюнул меня на ковер, я был с ног до головы покрыт слизью, слюной и чем-то клейким. Просто отвратительно, и в первую очередь потому, что я два дня не мог добраться до воды, чтобы помыться, и все это время вонял псиной.
Птицы — два волнистых попугая — жили в клетке, один голубой, второй зеленый, они целыми днями порхали с нижней жердочки на верхнюю и обратно. Мы не обращали внимания на них, а они на нас. Но зато мы часто стояли вокруг аквариума и как завороженные смотрели через стекло. Мрачная преисподняя, вода с шевелящимися водорослями, плавающими остатками еды, а по ту сторону стекла — прижавшиеся к стенке аквариума гномы с расплющенными носами. Лениво плавают рыбы, иногда исчезая из вида. Сверкающие голубые, красные, с толстыми выпяченными губами, черно-белые, с блестящими раздвоенными хвостовыми плавниками. Несколько крошечно-маленьких серебристых рыбок. Еще там был морской конек, он неуверенно, но с высоко поднятой головой передвигался среди водных зарослей. На стекле — две или три улитки-уборщицы. Из песка на дне поднимаются пузырьки воздуха. Когда появился фенек, пустынная лисица, Ути держал меня в правой руке, в игре участвовал и Зеленый Зепп, который, разумеется тоже неподвижный, был у Наны. Они как раз играли с нами в коридоре, поэтому мы видели, как в дверь вошел Папа с большой коробкой, поставил ее на пол и закричал: — А ну-ка, угадайте, что у меня тут? — И все посмотрели на него, а Ути с Наной так пристально, что мы стали мягкими и живыми, хоть и оставались у них в руках. Ути сказал: — Лев? Нана: — Акула? В дверях кухни появилась Мама и прошептала: — Нет. Неужели снова? Не надо. Папа рассмеялся и поднял крышку коробки. Наверно, он собирался торжественно сказать: «Это фенек!» — но тот уже пулей выскочил из своей коробки, и мы все, даже Папа, воскликнули: — Ой! Фенек так быстро исчез в гостиной, что я едва успел рассмотреть его голову (с острой мордочкой), шерсть (песочно-желтую) и хвост (пушистый). Коробка опрокинулась. Сильно завоняло. В гостиной что-то зазвенело, загремело, разлетелось вдребезги. Когда Ути со мной и Папой отважился подойти к порогу и мы все трое заглянули в комнату, фенек, запутавшийся в гардине, описывал круги в воздухе и как раз сбрасывал на пол вазу, в которой стояли подсолнухи. На полу лежали книги с вырванными листами. Столик с чашками опрокинут. Стеклянный кофейник в форме колбы разбит, персидский ковер — весь мокрый, на нем кусочки сахара и кофейная гуща. Разодранные страницы рукописи вокруг письменного стола. Разгрызенные сигареты, из которых высыпался табак. Но вот фенек выпутался из гардины, разодрав ее в клочья, и стал бросаться на полку с напитками. На него обрушились несколько бутылок со шнапсом, которые разлетелись вдребезги, а еще сифон, но он уцелел. Лиса завыла, ее стукнула бутылка с виски. С мокрой шерстью — теперь от нее воняло не только лисицей, но и «Джонни Уокером» — она проскочила мимо меня, Ути и Папы назад в коридор, там закричали Мама и Нана, а фенек скрылся в спальне Папы и Мамы. Опять раздался такой же шум, но приглушенный. — Да сделай же что-нибудь! — завизжала Мама. — Что? — крикнул в ответ Папа. — Поймай его! Папа взял корзину для бумаг — она была пустая, ее опрокинул фенек — и собрался бежать с ней в спальню, но фенек уже выскочил из нее и снова побежал мимо нас, на этот раз в столовую. |
