|
Мы захватили с собою также канат, три находившихся на корабле якоря, которые годились нам, и часть парусов. Последних оставили мы достаточно для того, чтобы корабль мог добраться в порт. Это было все. После этого мы направились на юг, к бразильскому побережью и подошли к реке Жанейро . Но, так как два дня дул сильный ветер с юго востока и с юго юго востока, мы вынуждены были стать на якорь у маленького острова и дожидаться попутного ветра. За это же время португальцы, очевидно, успели передать на материк губернатору, что близ побережья стоят пираты. Так оказалось, что, завидевши порт, мы обнаружили, что как раз за чертою мелководья стоят на якоре два военных корабля. Один из них со всей возможной спешкой ставил паруса и отвязывал якорный канат для того, чтобы побеседовать с нами. Другой так далеко еще не зашел, но собирается последовать его примеру. Меньше, чем через час, они уже шли за нами, поднявши все свои паруса. Не наступи ночь, слова Виллиама оказались бы пророческими: корабли наверняка задали бы нам вопрос, что мы здесь делаем, ибо обнаружили мы, что передний корабль уже нагонял нас, особенно на одном определенном галсе, тогда как мы уходили от него в наветренную сторону. Но, потерявши корабли из виду в темноте, мы решили переменить курс и направиться прямо в море, не сомневаясь в том, что за ночь нам удастся от них отделаться. Догадался ли о наших намерениях португальский командир, или нет, – не знаю. Но утром, когда рассвело, оказалось, что мы от него не отделались: он преследует нас, находясь всего в лиге за нашей кормой. Но, к великому нашему счастью, виднелся лишь один корабль из двух. Но зато это был корабль большой, несший на себе сорок шесть пушек и отменно ходкий. Это видно из того, что он нагнал нас, ибо и наш корабль был, как я уже говорил, очень ходок. Разглядевши все это, я понял, что иного исхода, кроме боя, нет. Зная, что нечего ждать пощады от этих мерзавцев португальцев, народа, к которому я испытывал природное отвращение, я сообщил капитану Вильмоту, как обстоят дела. Капитан, хотя и был болен, заковылял по каюте и потребовал, чтобы его вынесли на палубу (он был очень слаб). Он захотел лично посмотреть, как обстоят дела. – Что же, – говорит он, – будем сражаться! Экипаж наш был и раньше бодр, но вид возбужденного капитана, пролежавшего десять или одиннадцать дней больным в калентуре , придал ему двойное мужество, и все принялись убирать судно и готовиться к бою. Квакер Виллиам подошел ко мне, как то странно улыбаясь. – Друг, – говорит он, – зачем тот корабль гонится за нами? – Зачем? – говорю, – чтобы сражаться с нами. Будьте уверены! – Так, – говорит он. – А как ты думаешь, нагонит он нас? – Да, – сказал я, – сами видите, что нагонит. – Почему же в таком случае, друг, – говорит этот сухопарный бездельник, – почему ж ты все бежишь от него, раз он все равно нас настигнет? Разве нам легче будет оттого, что он настигнет нас не здесь, а дальше? – Все едино, – говорю я, – но что вы то сделали бы? – Сделал бы! – говорит он. – Пускай бедняга не трудится больше, чем нужно. Подождем его и послушаем, что он хочет нам сказать. – Он заговорит с нами порохом и ядрами, – сказал я. – Ну, что ж, – говорит он, – раз это его родной язык, нужно отвечать ему тем же языком, не правда ли? Не то как он сможет понять нас? – Превосходно, Виллиам, – говорю я, – мы вас понимаем. И капитан, несмотря на то, что был болен, крикнул мне: – Виллиам опять прав, – сказал он. – Все одно, что здесь, что лигой дальше. И дал приказ: – Держать грот круто к ветру ! Мы для него убавим паруса. Мы убавили паруса. Ожидая португальца с подветренной стороны, – а сами шли в то время на штирборте , – мы перетащили восемнадцать пушек на бакборт и решили дать бортовой залп, чтобы взгреть неприятеля. |
