|
Она замечала мелочи, десятки мелочей, бумагу, из которой лаборант сворачивал папиросу. В кабинете Виктора Павловича ее шумно приветствовали, и Соколов быстро подошел к ней, почти подбежал, размахивая большим белым конвертом, и сказал: - Нас обнадеживают, есть план, перспектива реэвакуации в Москву, со всеми манатками и аппаратурой, с семьями. Неплохо, а? Правда, еще сроки не указаны совершенно. Но все же! Его оживленное лицо, глаза показались ей ненавистны. Неужели и Марья Ивановна так же радостно подбежала бы к ней? Нет, нет. Марья Ивановна сразу бы все поняла, все прочла бы на ее лице. Знай она, что увидит столько счастливых лиц, она, конечно, не пошла бы к Виктору. И Виктор обрадован, и его радость вечером придет в дом, - и Надя будет счастлива, они уедут из ненавистной Казани. Стоят ли все люди, сколько их есть, молодой крови, которой куплена эта радость? Она с упреком подняла глаза на мужа. И в ее мрачные глаза посмотрели его глаза - понимающие, полные тревоги. Когда они остались одни, он ей сказал, что сразу же, лишь она вошла, понял - случилось несчастье. Он прочитал письмо и повторял: - Ну что же делать, Боже мой, что же делать. - Виктор Павлович надел пальто, и они пошли к выходу. - Я не приду уже сегодня, - сказал он Соколову, стоявшему рядом с новым, недавно назначенным начальником отдела кадров Дубенковым, круглоголовым высоким человеком в широком модном пиджаке, узком для его широких плеч. Штрум, на мгновение выпустив руку Людмилы, вполголоса сказал Дубенкову: - Мы хотели начать составлять списки московские, но сегодня не смогу, я потом объясню. - К чему беспокоиться, Виктор Павлович, - баском сказал Дубенков. - Спешить пока некуда. Это планирование на будущее, я возьму на себя всю черновую работу. Соколов махнул рукой, закивал головой, и Штрум понял, что он догадался о постигшем Штрума новом горе. Холодный ветер носился по улицам, подымал пыль, то закручивал ее веревочкой, то вдруг швырял, рассыпал, как черную негодную крупу. Неумолимая суровость была в этой стуже, в костяном постукивании ветвей, в ледяной синеве трамвайных рельсов. Жена повернула к нему лицо, помолодевшее от страдания, осунувшееся, озябшее, пристально, просяще всматривалась в Виктора Павловича. Когда-то у них была молодая кошка, она в свои первые роды не могла родить котенка, умирая, она подползла к Штруму и кричала, смотрела на него широко раскрытыми светлыми глазами. Но кого же просить, кого молить в этом огромном пустом небе, на этой безжалостной пыльной земле? - Вот госпиталь, в котором я работала, - проговорила она. - Люда, - вдруг сказал он, - зайди в госпиталь, ведь тут тебе расшифруют полевую почту. Как это раньше не пришло в голову. Он видел, как Людмила Николаевна поднялась по ступенькам, стада объясняться с вахтером. |
