|
Почему я должен работать? Это не тюрьма. — Работать не хочешь, а чтобы тебя кто-то кормил, хочешь? — Мне не нужно все время есть. Когда захочу есть, пойду работать. Охранник сидел в качалке на крыльце караулки, прислонив ружье к стене возле себя. Он улыбнулся, глядя куда-то вдаль. — Так ты откроешь ворота? — спросил К. — Кроме как с рабочей бригадой ты отсюда не выйдешь, — сказал охранник. — А если я перелезу через загородку? Ты что сделаешь? — Если ты перелезешь через загородку, я тебя застрелю и раздумывать не стану, уж ты мне поверь, так что не пытайся. К. погладил рукой проволоку, точно решая, рискнуть или нет. — Хочу кое-что объяснить тебе, друг ты любезный, — сказал охранник, — для твоей же пользы, поскольку ты здесь новичок. Ну выпущу я тебя отсюда, да ведь через три дня ты придешь и умолять будешь, чтобы я тебя впустил обратно. Я-то знаю. Через три дня. Будешь стоять вот тут у ворот и плакать и умолять, чтоб я тебя впустил. Ты сам поразмысли, ну зачем тебе бежать отсюда? Тут крыша над головой, и койка, и еда. И работа. Людям ведь как трудно сейчас живется, сам видишь, не мне тебе рассказывать. Так чего тебе надо? — Не хочу жить в лагере, вот и все, — сказал К. — Позволь мне перелезть через загородку и уйти. Повернись ко мне спиной. Никто и не заметит, что я ушел. Вы ведь даже не знаете, сколько тут у вас людей. — Влезешь на загородку, я тебя застрелю, мистер. И нисколечко не пожалею. Предупреждаю тебя. На следующее утро К. не вставал, покуда все не уехали на работу. Позже он опять подошел к воротам. Дежурил все тот же охранник. Они поговорили про футбол. — У меня диабет, — сказал охранник. — Поэтому меня и не отправили на север. Три года уж служу, то писарем был, то в каптерке, то вот охранником. Ты говоришь, в лагере плохо, а попробовал бы ты высидеть тут двенадцать часов подряд — сиди да смотри вон на те кусты! И все же, друг, скажу тебе кое-что, как на духу скажу: в тот день, когда я получу предписание ехать на север, я смоюсь. И больше они меня не увидят. Это не моя война. Пусть сами воюют. Он поинтересовался, что у К. со ртом («Просто любопытно», — сказал он), и К. ему объяснил. Он кивнул. — Я так и думал, — сказал он. — А потом подумал, может, кто тебя порезал. В караулке у него стоял маленький холодильник. Он вынес хлеб и холодную курятину и поделился с К., просунув ему бутерброд сквозь проволоку. — Мы тут, знаешь ли, неплохо живем, — сказал он, — если иметь в виду, что сейчас война. — И хитровато ухмыльнулся. Рассказал о лагерных женщинах, как они приходят по ночам к нему и к другим охранникам. — Томятся они тут без мужиков, — сказал он. Потом зевнул и уселся в качалку. На следующее утро пришел Роберт и разбудил К. — Одевайся, — сказал Роберт, — надо выходить на работу. К. скинул его руку. — Не дури. Сегодня все должны быть на месте, никаких болезней, никаких объяснений. Надо идти. Через десять минут К. уже стоял за воротами в ожидании грузовика. Их провезли по улицам Принс-Альберта, потом грузовик выехал из города и взял направление на Кларструм; они свернули на проселок, проехали мимо большой тенистой усадьбы и остановились у поля зеленой сочной люцерны; их ждали два полицейских-резервиста с повязками на рукаве и с ружьями. Спрыгнув на землю, каждый получал серп; работник, который раздавал серпы, ничего не говорил и не смотрел им в глаза. Появился высокий мужчина в свежеотглаженных брюках цвета хаки. Он поднял вверх серп. — Все вы знаете, как им работать! — крикнул он. |
