|
Он все более часто чувствовал, что из массы сырого материала, накопленного [им], крайне трудно выжать единый смысл, придать ему своеобразную форму, явиться пред людями автором нового открытия, которое объединит все передовые силы страны. Недавно Дронов, растрепанный, небритый и, как всегда, полупьяный, жаловался ему: - Обстрогали меня компаньоны на двести семьдесят восемь тысяч. Ногайцев - потомственный жулик, чорт с ним! Но - жалко Заусайлова и Попова, хорошие ребята, знаешь эдакие - разбойники. Заусайлов по Сологубу живет: жизнь - "закон моей игры". Попов - рохля, мякоть, несчастный игрок, но симпатичный пес. В общем - скучно. Главное, не знаю: что делать? Надобно иметь ясную, реальную цель. А у меня цели- то и нет. Деньги? Деньги - есть, но - деньги тают: сегодня рубль стоит сорок три копейки. Да и вообще деньги для меня - не цель. Если б Тоська была, я бы ее вызолотил и бриллиантами разгвоздил - гуляй! - Она - большевичка? - спросил Самгин. - Похоже, - ответил Дронов, готовясь выпить. Во внутреннем боковом кармане пиджака, где почтенные люди прячут бумажник, Дронов носил плоскую стеклянную флягу, украшенную серебряной сеткой, а в ней какой-то редкостный коньяк. Бережно отвинчивая стаканчик с горлышка фляги, он бормотал: - Скляночку-то Тагильский подарил. Наврали газеты, что он застрелился, с месяц тому назад братишка Хотяинцева, офицер, рассказывал, что случайно погиб на фронте где-то. Интересный он был. Подсчитал, сколько стоит аппарат нашего самодержавия и французской республики, - оказалось: разница-то невелика, в этом деле франк от рубля не на много отстал. На респуб[лике] не сэкономишь. "Рассказать? - спросил себя Самгин. - А зачем?" - Вторым вопросом первый был уничтожен, и вместе с ним исчезла память об Антоне Тагильском. Но вспыхнула [мысль]: "Дронов интеллигент] первого поколения". При каждой встрече Дронов показывал Самгину бесчисленное количество мелкой чепухи, которую он черпал из глубины взболтанного житейского болота. Он стряхивал (ее) со своей плотной фигуры, точно пыль, но почти .всегда в чепухе оказывалось нечто ценное для Самгина. - Прислала мне Тося парня, студент одесского университета, юрист, исключен с третьего курса за невзнос платы. Работал в порту грузчиком, купорил бутылки на пивном заводе, рыбу ловил под Очаковом. Умница, весельчак. Я его секретарем своим сделал. Лаская флягу правой рукой, задумчиво почесывая пальцем бровь, он продолжал: - Вот это - правоверный большевик! У него - цель. Гражданская война, бей буржуазию, делай социальную революцию в полном, парадном смысле слова, вот и все! - Ты - что же, веришь в такую возможность? - равнодушно спросил Самгин. - Я-то? Я -в людей верю. Не вообще в людей, а вот в таких, как этот Кантонистов. Я, изредка, встречаю большевиков. Они, брат, не шутят! Волнуются рабочие, есть уже стачки с лозунгами против войны, на Дону - шахтеры дрались с полицией, мужичок устал воевать, дезертирство растет, - большевикам есть с кем разговаривать. Он вздохнул тяжко и вдруг встал, сердито говоря: - Ты все выпытываешь меня, Клим Иванов! А, конечно, сам лучше, чем я, все знаешь. Чего же выпытывать? Насколько я дурак, я сам знаю, ты помоги мне понять; почему я дурак? - Ты - пьян, - сказал Самгин. Он обиделся и ушел, надув губы. Самгин, проводив его хмурым взглядом, даже бросил вслед ему окурок папиросы. "Харламов тоже, наверное, большевик", - подумал он, потом вспомнил Хотяинцева, который недавно на собрании в одной редакции оглушительно проповедовал: - Еще Сен-Симон предрекал, что властителями жизни будут банкиры. |
