|
Там, в Крапивне, гремел бал; Никто этого не знал. Телеграмму о смерти получили И со свадьбы укатили. Здесь лежит супруга-мать Ольга, что бы ей сказать Для души полезное? Царство ей небесное". - Как это глупо! - возмущалась Лидия. - Зато - смешно, - кричала Люба. - Ничего нет лучше смешного... По широкому лицу сестры ее медленно расплывалась ленивая улыбка. Иногда приходила Вера Петровна, скучновато спрашивала: - Играете? Соскочив с дивана, Лидия подчеркнуто вежливо приседала пред нею, Сомовы шумно ласкались, Дмитрий смущенно молчал и неумело пытался спрятать свою тетрадь, но Вера Петровна спрашивала: - Записал что-нибудь новое? Прочитай. Дмитрий читал, закрыв лицо тетрадью: У синего моря урядник стоит, А синее море шумит и шумит, И злоба урядника гложет, Что шума унять он не может. - Это - зачеркни, - приказывала мать и величественно шла из одной комнаты в другую, что-то подсчитывая, измеряя. Клим видел, что Лида Варавка провожает ее неприязненным взглядом, покусывая губы. Несколько раз ему уже хотелось спросить девочку: "За что ты не любишь мою маму?" Но он не решался; после того, как уехал Туробоев, Лида снова ласково подошла к нему. Однажды Клим пришел домой с урока у Томилина, когда уже кончили пить вечерний чай, в столовой было темно и во всем доме так необычно тихо, что мальчик, раздевшись, остановился в прихожей, скудно освещенной маленькой стенной лампой, и стал пугливо прислушиваться к этой подозрительной тишине. - Оставь, кажется, кто-то пришел, - услышал он сухой шопот матери; чьи-то ноги тяжело шаркнули по полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шопот матери удивил Клима, она никому не говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова: - Боже, какой ты ненасытный... нетерпеливый... Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых углей, в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы. - О, ты, - тихо вздохнула она. В этих позах было что-то смутившее Клима, он отшатнулся, наступил на свою галошу, галоша подпрыгнула и шлепнулась. - Кто там? - сердито крикнула мать и невероятно быстро очутилась в дверях. - Ты? Ты прошел через кухню? Почему так поздно? Замерз? Хочешь чаю... Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо, с излишней силой втолкнула его в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся, в столовой никого не было, в дверях соседней комнаты плотно сгустилась тьма. - Что ты смотришь? - спросила мать, заглянув в лицо его. Клим нерешительно ответил: - Мне показалось, тут кто-то был... Мать, удивленно подняв брови, тоже осмотрела комнату. - Ну, кто ж мог быть? Отца - нет. Лидия с Митей и Сомовыми на катке, Тимофей Степанович у себя - слышишь? Да, наверху тяжело топали. Мать села к столу пред самоваром, пощупала пальцами бока его, налила чаю в чашку и, поправляя пышные волосы свои, продолжала: - Я тут сидела перед печкой, задумалась. Ты только сию минуту пришел? - Да, - солгал Клим, поняв, что нужно солгать. |
