- У меня денег нет...

- Пустяки!

В трактире он строгим тоном барина спросил:

- Рюмку коньяку побольше и пару пива. Вы хотите коньяку?

- Нет. Я не пью, - ответил Евсей сконфуженно.

- Это хорошо!

Шпион внимательно взглянул в лицо Климкова, поправил усы, на минуту закрыл глаза, потянулся всем телом так, что у него хрустнули кости. А когда выпил коньяк, то снова вполголоса заговорил:

- И хорошо, что вы такой молчаливый... О чём вы думаете, а?

Евсей опустил голову и ответил:

- О себе...

- Что же именно?

Глаза Маклакова светились мягко, и Евсей искренно ответил:

- Думаю, что, может, лучше бы мне в монастырь поступить...

- Вы в бога веруете?

Подумав, Евсей сказал, как бы извиняясь:

- Верую! Только я - не для бога, а для себя. Что я богу?

- Ну, давайте выпьем...

Климков храбро выпил стакан холодного, горького пива, - оно вызвало у него дрожь. Облизав губы, он спросил:

- Часто бьют вас?

- Меня? Кто? - удивлённо и обиженно воскликнул сыщик.

- Не вас, а вообще - шпионов?

- Надо говорить - агенты, а не шпионы, - поправил его Маклаков, усмехаясь. - Меня - не били...

Он задумался, плечи у него опустились, спина согнулась, по белому лицу скользнула тень.

- Должность наша - собачья, люди смотрят на нас - довольно скверно! тихонько проговорил он и вдруг, улыбнувшись всем лицом, наклонился к Евсею. - Только один раз за пять лет я видел человеческое отношение к себе. Было это у Миронова. Я пришёл к нему с жандармами, в форме околоточного надзирателя; нездоровилось мне, лихорадило, едва на ногах стою. Принял он нас вежливо, немножко будто сконфузился, посмеивается. Большой такой, руки длинные, усы - точно у кота. Ходит с нами из комнаты в комнату, всем говорит - вы, заденет кого-нибудь - извиняется. Неловко всем около него - и полковнику, и прокурору, и нам, мелким птицам. Все этого человека знают, в газетах портреты его печатаются, даже за границей известен, - а мы пришли к нему ночью... совестно как-то! Вижу я - смотрит он на меня, - потом подошёл близко и говорит: "Вы бы сели, а? Вам нездоровится, как видно, сядьте!" Так он меня этими словами и опрокинул. Сел я. Думаю - уйди от меня! А он: "Хотите принять порошок?" Все молчат, - никто на меня и на него не смотрит...

Маклаков тихо засмеялся.

- Дал он мне хину в облатке, а я её разжевал. Во рту - горечь нестерпимая, в душе - бунт. Чувствую, что упаду, если встану на ноги. Тут полковник вмешался, велел меня отправить в часть, да, кстати, и обыск кончился. Прокурор ему говорит: "Должен вас арестовать..." - "Ну, что же, говорит, арестуйте! Всякий делает то, что может..." Так это он просто сказал - с улыбкой!..

Рассказ понравился Евсею, точно обласкал его и разогрел желание быть приятным Маклакову.

"Хороший человек!" - утвердительно подумал он о сыщике.

А тот вздохнул, спросил себе ещё рюмку коньяку, медленно выпил её, вдруг осунулся, похудел и опустил голову на стол.

Евсею хотелось говорить, в голове суматошно мелькали разные слова, но не укладывались в понятную и ясную речь. Наконец, после многих усилий, Евсей нашёл о чём спросить.

- Он тоже на службе у врагов наших?

- Кто? - едва подняв голову, спросил сыщик.

- Писатель-то...

- У каких - врагов наших?

Евсей смутился, - сыщик смотрел, брезгливо скривив губы, в голосе его была слышна насмешка. Не дождавшись ответа, он встал, кинул на стол серебряную монету, сказал кому-то: "Запишите!", надел шапку и, ни слова не говоря Климкову, пошёл к двери. Евсей, ступая на носки, двинулся за ним, а шапку надеть не посмел.