– Это я просила позвать вас сюда. Садитесь, Тамара. Будет нелёгкий разговор.

Что-то наплыло, нашло при этих словах. Слёзы уже караулили «разговор».

– Так не пойдёт. Или вы будете мужественной, и тогда мы поговорим. Или разговор не состоится, – сразу поставила условие вольная женщина.

– Буду мужественной… Говорите.

– Я долго не решалась. Советовалась с мужем. Мы оба хорошо к вам относимся, и не хочется, знаете, быть подлецами. Короче, вы должны знать: вашего сына воспитывает Вера Петровна.

– А Ольга Ивановна…

– Ольга Ивановна их домработница, прислуга.

Ася Арсентьевна говорила ещё и ещё… Я отказывалась верить тому, что слышала. Если всё это правда, не клевета, значит кто-то изуверски коварен. Или безумен. А ведь меня предупреждали! Вразумлял в Урдоме Симон: «Они с Верой – два сапога пара… Их связывает верёвочка куда более крепкая, чем его любовь к вам…» Говорил правду Рашид ещё на «Светике». Давал понять в Княжпогосте Илья Евсеевич. Филиппу никто, кроме меня, не верил. Почему верила я? Я мысленно возвращалась к пережитому: он вытащил меня из ада «Светика», так много сделал при рождении сына. Фактически дважды спас мне жизнь… А почему я при этом всегда боялась его? Почему кровь отливала от сердца, когда он появлялся «невзначай»? Откуда такое происходило?

Написала крушащее всё на пути, бессвязное и, безусловно, самое глупое из глупых писем. Филипп тут же ответил: «После десятидневной командировки вернулся и поехал в город на почту за письмом от тебя. Крупные капли холодного пота появились на моём лице и леденящее ощущение разлилось по моему телу, когда я читал его. Какие жуткие вещи ты пишешь. Зачем?.. И тобою было решено, что Юрий будет временно моим квартирантом, это ты подразумеваешь? И ты подозреваешь, что я, осуществляя свои планы, хочу избавиться от тебя? Ты это хочешь сказать? Сумасшедшая! Ты даже пишешь, что я переживаю какое-то счастье с В. П. Слепая! Ты не видишь, что я выполняю только определённый долг, обещание. Безрассудная! Ты не можешь понять, что всё делается только для тебя и для Юрика?

Никогда я ещё не любил тебя так полно, так глубоко, так преданно, так искренне, так вечно, так радостно, так счастливо, как люблю теперь. Как часто я думаю о тебе! Как страстно хочу, чтобы ты, усталая, истерзанная, исстрадавшаяся, бросилась в мои всегда открытые для тебя объятия и в трепетной радости забыла весь мир горя и тревог, чтобы на моей груди ты почувствовала веру в людей, веру в чувство, веру в самоё себя, и ощутила бы мою к тебе любовь, дружбу, защиту, и была бы горда своим счастьем. Если по-настоящему любишь, верь мне и будь сама верна, по-настоящему верна, чтобы сберечь чистоту совести».

Я отшвыривала эти слова. Мне надо было прочитать одно: «Никакой Веры Петровны возле нашего сына нет! Тебе солгали». Он этого не написал. Именно от этого отмахнулся, как от незначащей детали. Всё предстало невероятной, напыщенной ложью. Но почему не раньше?

«Помните, Вера уезжала? Её долго не было, – рассказывала мне в Урдоме одна из медсестёр, – она ездила на грязи лечиться. В лагере она делала много абортов. Когда встретилась с Филиппом, захотела его удержать во что бы то ни стало. Но детей уже иметь не могла. Лечение тоже не помогло». Бог мой! Я даже не закрепила тогда в сознании ни эти отъезды, ни эти откровения. Стал теперь понятен и смысл её приезда ко мне в Межог. Вспомнились слова медсестры в яслях: «Тут какая-то вольная приходила посмотреть на вашего ребёнка». Перед тем как предпринять дальнейшие шаги, Вера Петровна должна была посмотреть на моего мальчика.