Во мне вскипело возмущение. Хотелось крикнуть: «Да что вы несёте? Прошло семнадцать лет. У него дети. Врываться в дома и арестовывать вы умели. Рушить – могли. А поправлять ни мужества, ни профессионализма не хватает! И сердца у вас тоже нет!»

Отпечатав на машинке: «Прошу позвонить по телефону номер такой-то», я отослала Эрику письмо. Он тут же позвонил.

– Вот и встретились муж и жена через семнадцать лет. Семнадцать лет с того самого утра, когда… Это ты?! Запросто стоишь рядом! Или мне всё это снится? Что с нами сделали, Тамара? Ты знаешь этому название? – спрашивал он.

С мягкой полуулыбкой, вкрадчивыми полуленивыми движениями, он был когда-то привлекателен. Теперь пополнел… Всё так же поправлял очки. Последний раз я видела его через «глазок» на прогулке во фрунзенском тюремном дворе, где мы с уголовницей Валей руками сделали подкоп под дверью собачника. Это был 1943 год. Теперь шёл 1960-й…

– Посидим в кафе? – спросила я.

– Там, где много людей? Нет, нет! Только не это.

– Хорошо. Я живу рядом.

Сели друг против друга.

– Помнишь, как ты меня встречала с работы, в аллее? Помнишь, как бежала навстречу и упала?

– Нет.

– Ты упала.

– И что?

– Когда вспоминал там, всегда болело сердце. Всё хотелось помочь тебе подняться… Я тогда не успел. Ты сама встала. Ты и потом поднималась всегда без меня… А как топила чугунку тряпками, намоченными в мазуте, как лепёшки пекла, помнишь?

– Помню.

– Помнишь, как я тебя любил?

– Любил?

– Да. Одну. Всегда. Тогда и потом.

– Полно, Эрик. Не надо. Всё было иначе.

– Всё было именно так! Так! Только благодаря тебе я закончил институт!

– Ты счастлив сейчас?

– Счастье осталось в той комнате с земляным полом, во Фрунзе.

– Хорошо. Пусть такая неправда. У тебя дети?

– Двое. А где твой сын?

– Не со мной. Я ни с кем об этом не говорю.

– Как ты смогла всё это?..

– Как-то.

– Лучше бы мне дали два срока сидеть, чем тебе… Я не мог себе представить, как ты перенесёшь.

– Я тоже думала, что ты не выдержишь, хотя ты и грозился когда-то: «Если они только посмеют тебя тронуть, то я, я с ними такое сделаю!»

– Они посмели. И я ничего не сделал.

– Ты и не мог.

– Не мог. Потому ты меня и разлюбила. Я, правда, потом сделал очень удачную операцию начальнику колонны. Ему ничего не стоило соединить нас там, в лагере. Но операцию я сделал хорошо, а упросить его помочь нам не смог. Клял себя, презирал, но не смог!

– Потом всё равно разлучили бы.

– Пусть, но важно было смочь!.. Мы так с тобой хорошо жили. Ведь мы никогда не ссорились. Мы бы и теперь так жили.

– Мы ссорились, Эрик.

– Я не помню! Не помню! А вот как покупали тебе чёрное панбархатное платье – помню. Как оно тебе шло! Когда я хотел хорошего, то просил: «Пусть мне приснится Тамара в бархатном платье!» И ты мне снилась, но на тебе была дерюга, и я просыпался с болью в сердце.

– Не надо, Эрик.

– Какой за тебя был страх, когда тебя отправили в дальний этап! Я тебя уже не застал в Беловодске. После этого я стал другим человеком. Узнал злобу. И месть.

– Человек непременно проходит через это.

– Ты думаешь, я уже прошёл?

– Думаю, да. Семья, дети. Это смягчает.