|
Не думай об этом. Сегодня к слову пришлось. — Она говорит теперь по-доброму, но так говорят с чужими, я понял, о разрыве — серьёзно, и чем мягче, чем тише она говорит, тем твёрже её решение и безнадёжнее моё положение. — Твои картины чудовищны, сладки. Коровы счастливы, Маруся и председателева любовница — одинаковые ударницы, только одна толстая, другая тощая, колхоз благоденствует, председатель — эталон порядочности и доброты, и когда ты успел написать этот новый портрет?! — Она увидела моё удивлённое лицо. — Или председатель привёз свой? Это позор. Мне стыдно. И я не хочу находиться с тобой под одной крышей. Ты всё равно пойдёшь по пути твоего отца, это генетика. Прошу тебя, умоляю, уйди. Мне не по силам терпеть. Тебе есть куда уйти: своя комната, любящая мать. Я бы ушла, но мне некуда. Не могу же стеснять друзей! А комедий не люблю: переехать к приятельнице и ждать, когда ты выкатишься, не для меня. Вот твои двести тридцать рублей, для начала жизни пригодятся.
И тут я заорал: — Блаженная! Ты не знаешь жизни. Разве можно жить так, как ты живёшь? В долгах?! Униженная?! Что толку от твоего таланта, если ты одна зритель своих картин?! Кому нужна ты, твоё творчество? Да, время — противное, нужно ловчить, нужно уметь устроиться… — Нет! — перебила она. — Не нужно. — Я не хочу, чтобы ты была унижена, я хочу обеспечить тебя, я хочу дать тебе… — Не надо! — снова перебила она. — Я не хочу быть обеспеченной и не хочу никаких благ. И не хочу признания тюбиков, понимаешь, они для меня не судьи. Я не признаю внешней жизни, внешнего успеха. Пусть хоть кто-то когда-нибудь, я не спешу, заплачет над моими картинами, пусть начнёт жалеть людей, больше мне ничего не нужно. Ты… я придумала тебя, я вообразила… ты меня любишь больше жизни, чувствуешь, понимаешь, ты — это я. Ошеломлённый, я забормотал: — Я в самом деле люблю тебя больше жизни, я чувствую тебя, понимаю и хочу тебе… тебе создать условия… — Не мне, себе, — отрезала она. — Гриша, ты верь мне, ты прислушайся к тому, что я говорю, мне не нужно то, что нужно тебе, а ты не сможешь жить так, как нужно мне. Прошу тебя, умоляю, давай разойдёмся, иначе я надорвусь, я не хочу терпеть! — Она плачет, горько, навзрыд. Я выскочил из дома.
Всё-таки Тюбик разрушил мою жизнь! Заберу с выставки свои картины. А если Тюбик не отдаст добровольно, верну им первоначальный вид! Автобуса долго нет. Схватил такси и погонял водителя всю дорогу. Лифта ждать не стал: через три ступеньки взлетел на пятый этаж. Тюбик оказался дома. — Валя! — задохнувшись от радости, воскликнул я. — Валя! Ты ведь человек! Ты ведь ещё не совсем обюрократился! Валя! Верни мне мои картины! — Ты с ума сошёл! Он в махровом малиновом халате, монументальный, раскрасневшийся, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, и на его лице — искреннее изумление. — У меня рушится жизнь, я молю тебя! — У тебя начинается жизнь! То не жизнь была, эпизод, и чем скорее он закончится, тем лучше. Сегодня были представители ЦК, одобрили. Ты здорово поднял престиж нашего института. Ты не понимаешь, какого масштаба ты художник. — Валя, больше живописи, больше себя я люблю её. Не делай меня несчастным. Он усмехнулся. — Я сделаю тебя счастливым. Кто мешает тебе любить её? Люби. Баба есть баба, и никакая не захочет остаться одна. Пошумит и смирится. Ещё как будет довольна! Медленно, едва переставляя ноги, я побрёл домой.
Тоша сидит всё в той же позе, будто не прошло полутора часов моего отсутствия. |
