Солнце падает на холст, её лицо — в мерцающих бликах.

Вижу её в роскошной машине. Мы с ней плаваем в бассейне. Мы с ней сидим в ресторане: музыка, мягкий свет, вкусная еда, движутся, обнявшись, люди. У неё запрокинуто лицо, полузакрыты глаза, мы вместе плывём в музыке, и больше нет в ней боли.

Открываю глаза. Передо мною её лицо сегодняшнее.

Мне становится не по себе: я не смею делать её портрет. Нельзя. Табу. Почему «табу», объяснить не могу, эта уверенность изнутри: нельзя.

И я сворачиваю холст и прячу на дно чемодана, который стоит в кладовке.

Стучит в голове: я переступил запретное, совершил недозволенное, я не смею касаться её улыбки, её боли, что-то случится.

У меня есть на сегодня работа. Тюбик просил подумать о войне. «Готовится грандиозное празднование Победы — тридцать лет, шутка ли?» Не шутка. Победа в справедливой войне — дело святое. Но что нужно от меня Тюбику?

Тоша наверняка выдала бы Тюбику жертв войны: женщин, детей, тех, кому стреляли в спину. А Тюбику наверняка нужен героизм народа!

Две дороги, два видения, два способа жить.

А я что вижу в войне? Какие произведения о войне нравятся мне? Любимый Тошин писатель — Василь Быков. «Сотников» для Тоши — самое серьёзное произведение о войне. Но не возводить же виселицу ко Дню Победы? Конечно, в данном случае Тюбик прав больше — мы победили потому, что у нас героический народ. Да, жертв — миллионы. И погибли, может быть, самые лучшие, но праздноваться-то будет День Победы! Тюбик ждёт праздника, а не смерти. А мне нужно совместить Тошино видение и то, что хочет получить Тюбик.

Стоят матери возле братской могилы. Могила — в цветах разных оттенков, тонкие деревья — в прозрачной зелени, матери — в чёрном. Из-за горизонта восходит солнце. Его лучи как бы несут к матерям солдата. Он молод, почти мальчик, волосы не коротки, видно, война кончилась давно. В одной его руке пилотка, на плече вещмешок, он в пыли, но освещён солнцем. Матери — полубоком к могиле, лицами к солдату, и столько в каждой надежды: может, именно её сын вернулся!

Тоше понравится. И Тюбику понравится.

Я натянул холст.

А где солнце?

Ушло. Сколько же сейчас времени?

И вдруг я почувствовал, что не один, в доме кто-то есть. Препротивное ощущение. Я не трус, но липкий пот пополз по хребту.

Сколько сейчас может быть времени?

На цыпочках подошёл к двери, выглянул — коридор пуст. Звуков в квартире нет, а чувствую: я не один, словно кто-то затаил дыхание.

В большой комнате на тахте сидит Тоша.

— Это ты?! — воскликнул я облегчённо. — Когда пришла? Я не слышал.

— Давно, — сухо ответила Тоша.

— Что случилось? — удивился я её тону. — У тебя неприятности?

— По-моему, неприятности у тебя.

— Какие? — спросил растерянно я. — Не с мамой ли?!

Тошино лицо перекосилось, не она это, незнакомая, отвратительная баба. И, будто подтверждая своё новое обличье, Тоша закричала:

— Ты меня обманул! Ты ничтожество. Ты, ты… приспособленец и гайка! — кричала она. — Ты продался!.. Не хочу больше видеть тебя!

Я хлопал глазами, ничего не понимая. Как бомба, взорвалась во мне ответная злоба и кровью кинулась в голову, застилая и истерически кричащую Тошу, и её холсты.

— Ты не смеешь меня оскорблять! Сама дура!

— Смею! — кричит Тоша. — Ещё как смею! Собирай манатки и катись отсюда.