— Да, — удивляюсь я, — я очень хочу чая!

Мы идём на кухню, и мужчина наливает мне чай.

— Спасибо. Вы очень любезны, — говорю я стандартную фразу и пью чай. Он горяч, но не так горяч, чтобы обжечь, он горяч приятно, он успокаивает меня, он как бы смазывает ссадины в моей груди мягким кремом.

— Может быть, поедите? — спрашивает мужчина, показывая на еду, густо уставившую стол. — На вас нет лица, — говорит мужчина.

— Простите, не могу, тошнит. Идёмте ко мне, пожалуйста.

Мы проходим мимо закрытой двери, за которой папик восстанавливает Тошину комнату, мимо неизвестно чьих досок и столов, садимся на неубранную тахту.

— Слушаю вас.

Мужчина молчит. Молчит долго, так долго, что я уже чувствую себя неловко — какая тайна скрывается за этим его молчанием? Но, несмотря на неловкость, ощущаю к нему нежность и родственность: он не в себе, как и я, от него исходит боль.

— Я виноват в её смерти, — говорит мужчина.

Всё что угодно, только не это ожидал я услышать. Может, он — Тошин любовник? Может, Тоша его любила? И, наконец, смотрю на него.

Да я же видел этого человека. Где, когда?

Он сед, с густой копной-шапкой пушистых волос, у него породистое лицо мыслителя — отрешённые от быта глаза, привыкший к молчанию, строго сжатый рот, морщины глубоко перерезали лоб посередине — привычное выражение глубокой задумчивости. Такого можно любить. Он не красив: и нос великоват, и губы не имеют чёткого рисунка. Но увидишь и никогда не забудешь — значительное лицо. Да это же… — один из распятых на кресте Нероном! Только волосы на картине не приглажены, как сейчас, а дыбом! И это его… писала Тоша в клубе!

— Вы верите в Бога?! — не то спросил, не то утвердил я.

— Откуда вы знаете? — удивился он. — Вам Тоня говорила обо мне?

— Нет, не говорила.

Этот человек не был Тошиным любовником, понимаю я. Он слишком чист — вон какие у него детские светло-зелёные глаза! И ещё понимаю неожиданно: Тоша тоже верила в Бога.

Обиженная, она не упрекала меня за нанесённую обиду. Видела, что делаю карьеру, не принимала этого, и… не мешала.

— Это я заставил её бегать утрами, — говорит мужчина. — Вы ведь знаете, причина смерти — ледяной душ после бега…

— Чушь какая! Смерть мозга! — возражаю я.

— А из-за чего? Из-за резкого сбоя сосудов…

— Мозг погиб… — я замолкаю. Я ничего не понимаю в медицине. Да, врачи что-то говорили о холодном душе, я не понял, о чём они говорили, я ничего не воспринимал тогда.

— Тоня скрыла от вас, не хотела расстраивать: у неё уже было два подобных приступа. Один раз — когда погибла её любимая ученица.

Смотрю на мужчину во все глаза — я впервые слышу о гибели ученицы. Уж не Рыбка ли?!

Мужчина не замечает моего удивления, он уверен, что я знаю об ученице.

Ерунда какая! Не может Рыбка погибнуть, смешно. Золотая Рыбка — волшебница, вечная!

— Эти приступы сильно повлияли на Тоню, она стала реагировать на изменения в природе, на любые события, на любые неприятности. А я, надо вам сказать, к этому времени как раз вылез… — Он на мгновение замолчал и заговорил быстро, наверное, боясь, что мне надоест его слушать: — Я бы хотел, извините, несколько слов о прошлом… вы тогда поймёте… зачем я пришёл.

А мне представить страшно — что, если он замолчит и уйдёт?! Он — Тошин друг, он знает про Тошу больше меня, я точно с Тошей говорю.