— Вы не спешите, прошу вас, вы по порядку. Я слушаю вас.

Мужчина вздохнул.

— Меня зовут Артём. С Тоней мы учились в школе. Это был первый год, когда мальчики и девочки стали учиться вместе. Тоне было шестнадцать лет. А тут ещё особая ситуация. Мы воспитывались пуританами, аскетами, а тут — девушки! Да нет, не девушки — Тоня.

— Вы любили её?

Он усмехнулся. И это было так страшно, на четвёртый день Тошиной смерти, что я вздрогнул. А мужчина посмотрел на меня удивлённо. И тут я допёр: так это Тошин муж! Живьём, собственной персоной! Таким, в общем-то, я и представлял его себе — большим, надёжным.

Видно, я слишком пристально разглядываю его, он смутился, но глаз не опустил. Усталые, с набрякшими веками, у него глаза загнанного коня.

— История такая. Мы поженились рано и рано должны были бы стать отцом с матерью. Мы с Тоней по-разному отнеслись к этому событию. Я, честно говоря, не хотел ребёнка, он отнял бы у меня Тоню! А мне нужна была только она. Тоня же решила ребёнка сохранить! Но вмешались наши родители, с обеих сторон: «Вы с ума сошли! Ни кола, ни двора, ни профессии! Выучитесь сначала. Да и мы все ещё работаем, до пенсии далеко. Кто сидеть будет с ним?» Общими усилиями мы убедили её подождать немного. Да, я о родителях. Её родители не чаяли во мне души. Они всю жизнь мечтали о сыне. Они уговорили меня идти на физфак. Помогли, если признаться, поступить. Я кончил физфак, Тоня — Суриковское. Её отец забрал меня в свою лабораторию. Господи, как он любил меня! Времени на меня не жалел, всё, что знал, — мне! Кандидатскую помог быстро сделать. — Артём надолго замолчал. Глаза сухи, только быстро бьётся жилка на виске. — Авария при сдаче… Смерть обоих. Я облучился, — сказал и тут же без паузы: — И началась наша беда. Я перестал быть мужчиной. А сказать об этом Тоне не мог. И так Тоня была плоха — и отец, и мать! Время шло. Я начал беситься. Пропадал вечерами, чтобы ложиться после неё, стал выпивать. А выпью, оскорбляю её, обвиняю в измене. Лечиться, конечно, пробовал, чего только ни делал, к каким только врачам ни проникал! Вот тогда я сорвал Тоню. Она стала часто плакать. Вся высохла. Я мучаюсь. Люблю. Жалко. А что сделаю?! Несколько лет промаялся. Пару раз Тоня попыталась заговорить со мной: «Разлюбил?», «В чём я виновата?», «Не пора ли ребёнка?». Я — в ссору! Мирный от природы, стал склочным, распалялся. Совсем её замучил! Однажды прихожу, она — тихая такая, сидит без сил. Я не выдержал её муки да и брякнул: «Извини, мол, у меня есть любовница, почти жена, мы должны расстаться». Не буду рассказывать, что за годы у меня были! Своих родителей возненавидел: лишили меня ребёнка! Тоню возненавидел — почему она, вопреки нам всем, не оставила ребёнка?! Вечера и ночи — дремучие. Спасался работой — с утра до ночи сидел в лаборатории. Потом занялся докторской. Отношение ко мне хорошее, может, в память о тесте и тёще: их любили в лаборатории. Так что с работой порядок. И доза несмертельная, поживу ещё.

Я не понимаю, зачем он пришёл ко мне, зачем исповедуется — разве он обязан отчитываться за свои поступки?

Мы сидим рядом на тахте — он тоже спал здесь с Тошей. Здесь, в комнате, — Тоша, я вижу её: склонив голову, слушает нас. Измученная Артёмом, измученная мной. Зачем он пришёл? Слишком много поднял он со дна нашей жизни. Тоша любила его всегда, от первого часа до последнего, меня не любила, это ясно. Тоша не захотела от меня ребёнка, потому что не любила. Тоша была несчастна с Артёмом. Тоша была несчастна со мной.

— Работа, понимаете, — это игра, есть же ещё вечера… ночи. Всё равно попал в психушку, не в буйное, конечно. На какое-то время забылся. А вышел, снова скрутило. Работу возненавидел, свой дом возненавидел.