|
Она дрожала, когда подавали счет, заранее предвидя, что он будет придираться к каждой цифре, стыдилась этого торга, краснела до корней волос от презрительных взглядов, которыми лакеи провожали ее мужа, зажав в руке его скудные чаевые. Он поспорил и с лодочником, который перевез их на берег. Первое дерево, которое она увидела, была пальма. Они остановились в большой, но малолюдной гостинице на одном из углов обширной площади и заказали завтрак. Когда они кончили десерт и Жанна поднялась, чтобы пойти побродить по городу, Жюльен обнял ее и нежно шепнул ей на ухо: - Не прилечь ли нам, кошечка? Она изумилась: - Прилечь? Да я ничуть не устала. Он прижал ее к себе: - Я стосковался по тебе за два дня. Понимаешь? Она вспыхнула от стыда и пролепетала: - Что ты! Сейчас? Что скажут здесь? Что подумают? Как ты потребуешь номер посреди дня? Жюльен, умоляю тебя, не надо! Но он прервал ее: - Мне наплевать, что скажут и подумают лакеи в гостинице. Сейчас увидишь, как это мало меня смущает. И он позвонил. Она замолчала, опустив глаза; она душой и телом восставала против неутолимых желаний супруга, подчинялась им покорно, но с отвращением, чувствуя себя униженной, ибо видела в этом что-то скотское" позорное, - словом, пакость. Чувственность в ней еще не проснулась, а муж вел себя так, будто она разделяла его пыл. Когда лакей явился, Жюльен попросил проводить их в отведенный им номер. Лакей, истый корсиканец" обросший бородой до самых глаз, ничего не понимал и уверял, что комната будет приготовлена к ночи. Жюльен с раздражением растолковал ему: - А нам нужно теперь. Мы устали с дороги и хотим отдохнуть. Тут лакей ухмыльнулся в бороду, а Жанне захотелось убежать. Когда они спустились через час, ей стыдно было проходить мимо каждого лакея, - ей казалось, что все непременно будут шушукаться и смеяться за ее спиной. В душе она ставила в укор Жюльену, что ему это непонятно, что ему недостает тонкой и чуткой стыдливости, врожденной деликатности: она ощущала между собой и им словно какую-то завесу, преграду и впервые убеждалась, что два человека не могут проникнуть в душу, в затаенные мысли друг друга, что они идут рядом, иногда тесно обнявшись, но остаются чужими друг другу и что духовное наше существо скитается одиноким всю жизнь. Они прожили три дня в этом городке, скрытом в глубине голубой бухты, раскаленном, как горн, за окружающим его заслоном из скал, который не подпускает к нему ни малейшего ветерка. За это время был выработан маршрут их путешествия, и они решили нанять лошадей, чтобы не отступать перед самыми трудными переходами. Они взяли двух норовистых корсиканских лошадок, поджарых, но неутомимых, и однажды утром на заре тронулись в путь. Проводник ехал рядом верхом на муле и вез провизию, потому что трактиров не водится в этом диком краю. Сперва дорога шла вдоль бухты, а потом поворачивала в неглубокую долину, ведущую к главным высотам. То и дело приходилось переезжать почти высохшие потоки; чуть заметный ручеек с робким шорохом еще копошился под камнями, как притаившийся зверек. Невозделанный край казался совсем пустынным, склоны доросли высокой травой, пожелтевшей в эту знойную пору. |
