В день Рождества на Шри-Ланку обрушилось цунами. Семья узнала, что Элен и Родриго не пострадали еще до того, как поняли, какой опасности они избежали. Но очень скоро все новостные каналы начали транслировать специальные выпуски, позволявшие наблюдать за катастрофой в прямом эфире: виды опустошенных тропических пляжей сменялись картинками разрушенных бамбуковых хижин, кричащих и плачущих полуодетых людей. Все, что там происходило, казалось бесконечно далеким от заснеженной Савойи, дома из бутового камня, огня в камине. В огонь подбрасывали смолистое полено, сочувствовали пострадавшим и наслаждались чувством собственной безопасности. Все, кроме Жюльетт. К ней относились, как к выздоравливающей, словно с каждым днем ей становилось все лучше, хотя она чувствовала, что лучше не становится, что это не нормально, когда постоянно нечем дышать. Она видела беспокойство Патриса и не хотела тревожить его еще больше. Думаю, ей хотелось позвонить Этьену, и если она этого не сделала, то вовсе не из опасения побеспокоить его, — напротив, она знала, что может обратиться к нему в любое время, — а потому что звонить Этьену было равноценно приему чрезвычайно мощного и эффективного медицинского препарата, который берегут на тот случай, когда станет совсем худо. Жюльетт уже чувствовала себя очень плохо, но начинала подозревать, что худшее еще впереди.

Через день после возвращения в Розье, Патрису пришлось везти ее в больницу. Всю ночь, проведенную в отделении экстренной помощи, Жюльетт задыхалась. Врачи определили осложнение эмболии: вода в плевре сдавливала артерию и мешала нормальному дыханию. Новый год Жюльетт провела в больнице во Вьене. Жидкость из легких удалили. Как и в прошлый раз, ее отправили домой, сказав, что сейчас она пойдет на поправку. Снова день проходил за днем, но лучше ей не становилось. Жюльетт снова госпитализировали, на этот раз в пульмонологию больницы Лион-Сюд. И снова ей провели дренаж легких, но на сей раз сделали анализ удаленной жидкости и выявили метастазированные клетки. Жюльетт объявили, что у нее рецидив рака.

~~~

В то утро Этьен повел старшего сына Тимоте на тренировку. Сидя на скамейке за сеткой корта, он наблюдал за его игрой, когда в кармане зазвонил мобильник. Жюльетт без обиняков рассказала ему поставленном диагнозе. Она была спокойной, говорила ровным голосом, и ничто не напоминало о паническом звонке месячной давности из протестантской больницы. Этьен попытался успокоиться, как умел делать только он — полностью концентрируясь на лишь ему известной точке внутри живота. Сначала в голову пришла мысль немедленно отправиться в Лион-Сюд, но он передумал, и тому имелось несколько причин: во-первых, сегодня он работал, во-вторых, Жюльетт сказала, что сейчас у нее находится Патрис, в-третьих, он предпочитал встречаться с ней один на один и, наконец, по собственному опыту он знал, что вечер в больничной палате — самое тяжелое время, а также время самых глубоких откровений и близости.

Он приехал после ужина. Под взглядом Жюльетт Этьен подошел к изножью кровати и там остановился. Никаких объятий, дружеских поцелуев, похлопываний по плечу или рукопожатий. Он знал, что весь день она могла расслабляться в объятиях Патриса, слушать нежные, успокаивающие слова, что говорят обычно маленькой девочке, проснувшейся среди ночи от кошмара: не бойся, я с тобой, возьми меня за руку, сожми ее, пока ты держишь мою руку с тобой не произойдет ничего плохого. С Патрисом она могла вести себя, как маленькая девочка, ведь он был ее мужчиной. С Этьеном все было иначе, и она была другой женщиной: дамой с сильным характером, способной управлять своей жизнью и размышлять над ней. Патрис был ее тихой гаванью, но не Этьен. С Патрисом она должна быть сильной, тогда как с Этьеном имела право на то, что нельзя показывать тем, кого любишь: страх и отчаяние.

Жюльетт выглядела такой же спокойной, как во время утреннего телефонного разговора.