|
Его привезут сюда первым же поездом… Вы тоже приедете первым поездом?.. Нет?.. В десять двадцать?.. Спасибо, дядя… И он отправился к своим зебрам, как он их называл. С рассветом, казалось, стало еще холоднее: небо белело, словно огромная льдина. Явились первые пассажиры, пошли пригородные поезда, а Виншон, глухой к протестам своих подопечных, отупевших от усталости, продолжал работать. Он не терял времени даром. Лишним временем, собственно, он и не располагал, ибо дело было такого рода, что влекло за собой дипломатические осложнения. Нельзя было до бесконечности задерживать пятерых пассажиров различных национальностей, пассажиров, бумаги которых находились в полном порядке, единственно из за того, что в купе, где они ехали, был убит человек… Мегрэ прибыл в десять двадцать, как и обещал. В одиннадцать на запасном пути, куда доставили вагон, был произведен следственный эксперимент. В нем было что то потустороннее, призрачное, из за мглистой погоды, холода и всеобщей усталости. Пару раз раздались нервные смешки: кто то из пассажиров выпил слишком много грогу, чтобы согреться. – Прежде всего положим на место мертвеца! – приказал Мегрэ. – Полагаю, шторы на окне были опущены? – Здесь никто ничего не трогал… – заверил его племянник. Конечно, лучше было бы дождаться ночи, того самого часа, когда все произошло. Но раз это было невозможно… Отто Брауну, согласно паспорту, исполнилось пятьдесят восемь лет, он родился в Бремене и владел банком в Штутгарте. Судя по добротной одежде, так оно и было. Добродушный толстяк с бритым черепом, ярко выраженного еврейского типа. Из Берлина по поводу его личности пришли следующие сведения: «…был вынужден прекратить финансовую деятельность после национал социалистической революции, но принес присягу верности правительству, и его не беспокоили… Считался очень богатым человеком… Безвозмездно передал миллион марок в кассу партии». В одном из карманов покойного Мегрэ обнаружил счет из отеля «Кайзерхоф» в Берлине, где Отто Браун остановился на три дня по пути из Штутгарта. Пятеро пассажиров тем временем выстроились в коридоре и кто с тоской, кто с бешенством следили за передвижениями комиссара. Тот, указав на багажную полку над Брауном, спросил: – Это его вещи? – Нет, мои! – резко возразила Лена Лейнбах, австрийка. – Не угодно ли вам будет сесть на то место, какое вы занимали ночью? Женщина неохотно подчинилась: порывистые движения свидетельствовали о том, что она почти пьяна. На ней была роскошная норковая шуба, очень элегантное платье; на каждом пальце сверкало по кольцу. Из Вены по ее поводу пришла следующая телеграмма: «…куртизанка очень высокого класса, имела множество похождений во всех европейских столицах, но полиции ни разу не приходилось заниматься ею… Долгое время была любовницей германского принца…» – Кто из вас сел в поезд в Берлине? – спросил Мегрэ, оборачиваясь к остальным. – Вы позволите? – произнес кто то на прекрасном французском языке. Это и в самом деле был француз, Адольф Бонвуазен из Лилля. – Я смогу предоставить вам все нужные сведения, потому что еду с самой Варшавы… Вначале нас тут было двое… Я работаю на прядильной фабрике, которая имеет филиал в Польше, и сейчас возвращаюсь из Львова… В Варшаве в поезд сели только я и эта госпожа… Он указал на пожилую даму, еврейку, как и Отто Браун, толстую, смуглую, с распухшими ногами, одетую в каракулевое пальто. – Мадам Ирвич из Вильно. По французски она не говорила, и с ней пришлось объясняться по немецки. Мадам Ирвич, жена крупного торговца мехами, ехала в Париж на консультацию с известным медиком и выражала свой протест против… – Сядьте на места, которые вы занимали! Оставалось еще двое мужчин. |
