|
Господин, сидевший в другом углу (Отто Браун), тут же встал и спросил у нее по немецки, куда это она собралась. – Я на минутку, подышать воздухом, – ответила женщина. И я совершенно уверен, что он сказал ей: – Садись на место!» Дальше Бонвуазен рассказывал: «В Намюре она снова хотела выйти, но Отто Браун, который, казалось, спал, пошевелился, и она осталась. В Шарлеруа они снова разговаривали, но я уже засыпал и помню смутно…» Значит, в Шарлеруа Отто Браун был еще жив! Был ли он еще жив в Эркелене? Этого никто не мог знать. Таможенник лишь приоткрыл дверь и, увидев, что все спят, удалился. Значит, именно между Шарлеруа и Жемоном, то есть в течение часа или полутора часов, кто то из пассажиров должен был подняться, приблизиться к Отто Брауну и вонзить ему в сердце булавку. Только Бонвуазену не было нужды подниматься. Стоило ему немного наклониться вправо – и он коснулся бы немца. У Хауке, сидевшего напротив, тоже была выгодная позиция, затем шел доктор Гельхорн и, наконец, обе женщины. Несмотря на холод, на лбу у Мегрэ выступили капли пота. Лена Лейнбах пожирала его бешеным взглядом, а мадам Ирвич жаловалась на ревматизм и по польски изливала душу Бонвуазену. Томас Хауке вел себя с большим достоинством, крайне высокомерно, а Гельхорн утверждал, что у него срывается важная встреча в Лувре. Вот еще записи Виншона: «Мегрэ Лене: Где вы живете в Берлине? Лена: Я приехала туда всего на восемь дней. Остановилась, как всегда, в «Кайзерхофе»… М.: Вы были знакомы с Отто Брауном? Л. Л.: Нет! Может быть, мы встречались в холле или в лифте… М.: Почему же после немецкой границы он заговорил с вами так, будто вы были знакомы? Л. Л. (с иронией): Возможно, потому, что мы оказались на чужой территории, и он обнаглел… В Германии еврей не имеет права ухаживать за женщиной арийской крови… М.: И поэтому он не позволил вам выйти в Льеже и в Намюре? Л. Л.: Он просто сказал, что я могу простудиться…» Допрос еще продолжался, когда позвонили из Парижа. В восьми чемоданах Отто Брауна содержалось столько одежды, белья и других предметов личного обихода, что можно было предположить: бывший банкир уезжал надолго, если не навсегда. Но денег – ни гроша! А в бумажнике – только четыреста марок! Что же до других пассажиров, то у них нашлось: У Лены Лейнбах – 500 французских франков, 50 марок, 300 крон. У доктора Гельхорна – 800 марок. У Томаса Хауке – 40 марок и 20 французских франков. У мадам Ирвич – 30 марок, 100 франков и кредитное письмо на имя польского банкира в Париже. У Бонвуазена – 12 злотых, 10 марок, 5000 французских франков. Оставалось осмотреть ручную кладь, которая находилась в купе. В саквояже Хауке лежали только запасной костюм, смокинг и белье. У Бонвуазена нашли две колоды крапленых карт. Но настоящее открытие было сделано при осмотре чемоданов Лены Лейнбах: под хрустальными и золотыми флаконами, под бельем и платьем обнаружилось искусно встроенное двойное дно. Но тайник оказался пустым! На все вопросы Лена Лейнбах отвечала одно: – Я перекупила эти чемоданы у одной дамы, которая занималась контрабандой. Представился прекрасный случай… Я лично никогда не пользовалась тайниками… Так кто же убил Отто Брауна в синеватой полутьме, царившей в купе, между Шарлеруа и Жемоном? В Париже начинали беспокоиться. Мегрэ то и дело требовали к телефону. История наделала изрядного шуму, возникли осложнения. Номера акций, найденных у Бебельманса, были переданы крупнейшим банкам, и оказалось, что акции кредитоспособны. Мрачноватый следственный эксперимент в вагоне начался в одиннадцать утра. Его участники вышли оттуда только в два часа, и то потому, что мадам Ирвич упала в обморок, заявив по польски, что не может больше выносить трупного запаха. |
