Глава 20

Роланд Чартер, к сожалению, был не в состоянии осознать всей глубины любви, горя и боли раскаяния, которые расточались ему в этот важный период его жизни.

К тому времени, как появились Жонкиль и Поппи, он был в полубессознательном состоянии и бредил: грипп и малярия вонзили в него свои острые когти и не хотели выпускать его бедное тело. У него был сильный жар, и он испытывал невероятные мучения. Он лежал на своей неудобной узкой койке в безобразной маленькой спальне, которая была его домом с тех пор, как он покинул Риверс Корт в Новый год, и совершенно не понимал, кто за ним ухаживает и что с ним происходит.

Жонкиль уже без слез и совершенно успокоившаяся стояла у постели своего мужа (Поппи была рядом с ней) и смотрела на него. Он был подобен смерти. Она сразу почувствовала всю тяжесть его болезни, поняла, что он может умереть, и она никогда, никогда не сможет сказать ему, как горячо его любит, как остро нуждается в его любви.

Неудобная убогая комната, в которой он жил, потрясла ее: обставленная дешевой мебелью, но довольно чистая, комната буквально дышала холодом. Камин, скрытый за грязной бумажной ширмой, выглядел так, как будто в нем никогда в жизни не разводили огня. За потрепанными красными портьерами дребезжали стекла. Дверь скрипела, и из-под нее ужасно дуло. Постельное белье было явно не по размеру кровати.

Длинное исхудалое тело Роланда дрожало в приступе малярии.

— Он не может оставаться здесь, — сказала Жонкиль, поворачиваясь к Поппи. — В этом доме он никогда не поправится.

— Я поправилась, а мне было очень плохо, — сказала Поппи, пожимая плечами.

Жонкиль покачала головой и снова посмотрела на своего мужа. Его худое лицо пылало; глаза были широко открыты, остекленевшие, измученные. Он казался необычайно, трогательно молодым; темные кудрявые волосы были взъерошены, как у маленького мальчика. Он метался, стонал и что-то бормотал про себя. Взгляд Жонкиль упал на худое запястье, выглядывавшее из рукава пижамы. Он недоедал. Поппи была права. Как он может выдержать такой сильный приступ малярии и гриппа?

Жонкиль внезапно опустилась на колени около кровати. Она сняла шляпу и перчатки, положила прохладную руку на пылающий лоб Роланда. Страх и тревога охватили ее, когда она склонилась над ним. Вся прежняя страстная любовь, которую она вначале питала к нему, снова вспыхнула в ней. Он был болен, тяжело болен и нуждался в ней. И она пришла. Но, может быть, уже слишком поздно...

— Роланд, Роланд! — позвала она.

Он оттолкнул ее руку. Она положила ее снова, убрала волосы со лба.

— Роланд! — повторила она. — Роланд, я здесь! Это Жонкиль.

Он посмотрел на нее и не узнал. Поток бессвязных слов, почти невразумительных, слетал с его уст.

— Жонкиль... Ты нужна мне... Жонкиль, прости меня... о, Жонкиль, я сойду с ума, если не найду тебя...

Она склонилась над ним во внезапном проявлении любви, страстного желания помочь и твердила:

— Я здесь, Роланд, мой дорогой, я здесь! Ты не узнаешь меня?

Но он только продолжал бормотать, иногда смеялся резким, прерывистым смехом, который выворачивал ей сердце.

— Поппи... бедная Поппи... — слышала она его бормотание. — Бессмысленно любить меня, Поппи. Я никудышный... неудачник... Я потерял Жонкиль... Паршивая овца... Поеду в Африку...

Она обняла его за плечи и положила его голову себе на грудь. Порыв любви, муки, более острый, чем она когда-либо испытывала, охватил ее в это мгновение.

— О, Роланд, я люблю тебя, — прошептала она в отчаянии. — Роланд, не покидай меня, не покидай!

Поппи Хендерсон, которая молча наблюдала эту сцену, провела рукой по глазам. Она подошла ближе, чтобы дать несколько практических советов.

— Послушайте, не лучше ли послать за доктором, миссис Чартер? Мне кажется, ему очень плохо.