Рабыня вспыхнула, повернулась к Олегу, возмущенно хлопая ртом, как вытащенная на воздух рыба.

    -  Ты говори, да не заговаривайся, - заступился за девушку ведун. - Как бы в Муроме заместо красных девок тебя кат с клещами не встретил. Язычок слишком длинный не подкоротил.

    -  Че язык-то, че язык? - обиделся холоп. - Нешто я языком загулял? Ну, побродил малость без спросу. Может, плетей дадут. Али и простят. В походе-то на торков я как отличился. Рубился знатно, не бегал. Отчего язык резать?

    Тут Будута был почти прав. За побег от клятвы князь Муромский вполне мог и запороть его насмерть - себе в утешение, другим для острастки. Мог и спрос на дыбе учинить, дабы возможных сообщников выведать. Мог загнать на какие-нибудь работы гнилые - уголь в лесных ямах пережигать, погреба сырые вычерпывать, ходы тайные копать. Холоп - это ведь не смерд вольный, не ремесленник слободской. Холоп за звонкое серебро добровольно свою душу и тело князю продает, а потому и спроса за него ни по «Правде», ни по совести никакого не будет. Хотя, с другой стороны - мог и помиловать. Вот только язык беглецу вырывать - и впрямь никакого резона. Он ведь речей зловредных не вел, князя не порочил, слов обидных не говорил.

    Значит, и страдать должно не то место, которым Будута говорит, а то, которым думает. Седалище, то есть.

    -  Хватит трепаться, - отмахнулся Олег. - Перекусим давайте, плот припрячем, да вверх по реке пойдем. Если повезет, до ночи к ладье потонувшей выйдем. Ксандр, как мыслишь? Найдем до темноты?

    -  Нет, не найдем, - мотнул головой кормчий. - Вниз по течению два дня на веслах… Коли по прямой - так верст тридцать, не менее. А вдоль реки и вовсе дня два идти придется. Погорячился ты, ведун, про темноту…

    Однако даже Александр Коршунов дал слишком оптимистичный прогноз: до места крушения первой ладьи путники добирались целых пять дней. Правда, и шли они не от рассвета до заката, как обычно в походе, а от силы по полдня. Слишком много времени уходило на поиски пропитания, на приготовление грибов и бесполезные попытки наесться лесными ягодами. К тому же, нехоженый берег - это не ямской тракт. Где кустарник на откосах так нарос, что вдоль него по пояс в воде пробираться надо; где излучина реки так холм подмыла, что омут прямо под многосаженным обрывом начинается, и приходится через верх холма, сквозь смородину и шиповник саблями и мечами путь прорубать. Лишь когда наступил пятый полдень, кормчий, чавкая по воде под низко склонившейся ивой, вдруг остановился и вытянул руку, указывая на противоположный берег:

    -  Смотрите!

    -  Что там? - подошел ближе Любовод.

    -  Вон, меж камней бревно ошкуренное лежит. Не иначе, мачта наша выглядывает, а? И место тут такое… Вроде как на то похожее.

    -  Если это оно, следы медного стража остаться должны, - напомнил Олег. - Иди, не задерживайся. И так все ноги промокли.

    Путники двинулись дальше по направлению к отмели и уже через полсотни шагов наткнулись на просеку в ивовом кустарнике, проломанную от берега до берега. Местами гибкие ветви уже поднялись, закрывая брешь в своих рядах, местами, наоборот, засохли, переломанные и вдавленные во влажный песок огромной тяжестью.

    -  Ну, что теперь скажешь, ведун? - поинтересовался купец.

    -  Скажу, что все хорошо, нашли. - Середин прищурился на солнце. - Тогда вам задание: кустики здесь посечь, лагерь разбить да дрова приготовить, и побольше. Лето летом, но чует мое сердце - продрогну я нынче до костей.