Кнут и пряник – верное средство, подполковник меняет тон:

– Хорошо. Сегодня я займусь этим лично. Куда вам звонить?

Конечно, если речь идет о внеочередной звездочке и о получении полковничьей папахи, подполковник займется этим сам, лично. Я даю ему свой рабочий и домашний телефоны, телефон приемной Руденко и телефон третьего отдела МУРа, где всегда дежурит кто-то из светловских «архаровцев».

Он спрашивает:

– Я могу привезти ее приводом, если она откажется ехать?

– Безусловно, постановление я подготовлю. В нашем деле формальности должны отступить на второй план.

С этой минуты подполковник Барон и вся рижская милиция начнут в прямом смысле перелопачивать все Рижское взморье, и я думаю, через час-полтора Юрмала будет просто кишеть оперработниками, стукачами, сексотами, сотрудниками наружной службы Латвийского МВД.

Я положил трубку. Теперь мне оставалось только ждать. Ждать, когда Барон найдет эту Айну Силиня, ждать, что там, в Котласе, узнает Светлов об этом Акееве, ждать сообщений из Баку, ждать завтрашнего прибытия в Москву поезда № 37 Ташкент–Москва с бригадиром Германом Долго-Сабуровым, и ждать, не найдет ли бригада Пшеничного на Курской дороге какого-нибудь свидетеля ночного убийства (убийства или несчастного случая?) Юрия Рыбакова.

Я сонно верчу в руках какие-то бумаги – после греховной ночи больше клонит в сон, чем к работе. Конечно, больше всего меня бы сейчас взбодрил телефонный звонок из Баку, Котласа или хотя бы с Курской железной дороги. Почему-то я не верю, что этого Зиялова можно вычислить, если сличить списки соучеников Белкина со списком пассажиров ташкентского рейса. Наверное, потому, что это было бы слишком просто, а мне никогда в жизни ничего не доставалось вот так, запросто. И еще потому, что я уже не верю этому Белкину и его рукописи. Если он наврал, что жил у Свердлова, то почему бы ему не наврать, что Зиялов был его школьным соучеником?…

Не знаю, думаю я об этом уже в дреме или еще бодрствовал, но когда я каким-то сверхчутьем поднял голову от бумаг и взглянул на дверь, то увидел, что в дверях стоит Генеральный прокурор СССР Роман Алексеевич Руденко. В маршальском мундире, гладко причесанный, он молча смотрел на меня в упор своими блекло-голубыми глазами, словно подслушивает мои мысли или читает их на расстоянии. А встретив мой взгляд, усмехается:

– Что-то не вижу огонька в работе…

Примерно раз в месяц Генеральный, согласно новым либерально-демократическим веяниям, самолично обходит кабинеты управлений и следственной части, калякает о том, о сем с подчиненными, – так сказать, проявляет участие к личной жизни и условиям работы. Но сегодняшний его визит явно связан не только с этим. Я поднимаюсь в кресле:

– Здравствуйте, Роман Андреевич.

– Здравствуй-то здравствуй… – он подходит к моему столу и теперь рассматривает меня в упор. – Что это у тебя вид помятый и мешки под глазами? Холостяк. Поди, буйствуешь по ночам?

Я стараюсь дышать в сторону, чтоб хоть не унюхал коньячно-водочный перегар.

– Да уж где сейчас буйствовать, Роман Андреич? Вы мне такое дело навесили!

– Ну, докладывай. Что мне в ЦК сообщить? Будет Белкин или не будет?

– Ну-у, как вам сказать? Ищем. Нашли свидетеля похищения, кажется, знаем одного похитителя…

– «Ищем», «кажется»! – передразнил он меня. – Энтузиазма нет в голосе, твердости. Хреново, брат. Имей в виду, четыре дня осталось. Может, тебе помощь нужна? Где твоя бригада – этот Светлов и как его…Житный? Ржаной?

– Пшеничный, – подсказываю я.