| Чтоб посвятить всего себя литературе, необходимо в своей же литературной деятельности найти и средства к своему существованию. Исключение остается только за людьми богатыми, которых богатство не зависит ни от службы, ни от торговли, ни от другого постоянного занятия, отнимающего время и силы, необходимые для работ литературных. В наше время эта мысль – аксиома; следственно, нет никакой нужды ни развивать, ни доказывать ее. Торговля не унижает и не может унижать таланта, потому что в обществе все торговля, то есть обмен труда на деньги, представляющие собою ценность вещей. Назад тому лет десять с небольшим понятие о плате за литературный труд заключало в себе что-то соблазнительное, неприличное и унизительное, так что, когда основалась «Библиотека для чтения», один литератор написал статью «Литература и торговля» или что-то в этом роде[53 - «Словесность и торговля» – статья С. П. Шевырева («Московский наблюдатель», 1835, март, кн. 1). Белинский ответил Шевыреву в своей статье «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» (см. наст. изд., т. 1), в которой развивал те же мысли, что и в данной рецензии.]. А в старые добрые времена нашей литературы (до самого Пушкина) журналы наши издавались даром, и все расходы издателей ограничивались только платой за типографскую работу и бумагу. Писатели были народ бедный, а книгопродавцы наживались. Это происходило от дурно понятого барства, которое боится труда, как унижения, а платы за труд, как позора. Литераторы занимались литературою, как благородным, приятным и даже полезным развлечением, и в этом выразилось совершенно детское понятие о литературе. Наше время называют, в похвальное отличие от этого доброго старого времени, торговым: мы думаем, что его следовало бы, в этом отношении, называть умным. Бывало, какой-нибудь сметливый книгопродавец наберет томов пять или, пожалуй, и десяток чужих сочинений, хороших и дурных, да и выдаст их под громким и заманчивым титулом «Образцовых сочинений»[54 - Было несколько таких изданий, в частности, предпринятое А. Ф. Воейковым в 1815–1817 гг. и переизданное в 1821–1824 гг. двенадцатитомное «Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах и прозе».]. Что же? Те, чьи сочинения попали в сборник, не могли нарадоваться чести, которой их удостоили; а те, которые не попали в образцовые, считали себя обиженными. В журналистике было то же самое: только печатай журналист, а статей и переводных и оригинальных нанесут ему множество! И все это «из славы», ибо не только под всякою стихотворного дребеденью (шарадою, мадригалом, рондо и т. п.) подписывалось имя, но и под всяким переводцем, хотя бы в страничку величиною, четко и ясно печаталось: «перевел такой-то». Видеть свое имя в печати – боже мой! это такая радость, такая честь, такая слава, что о труде и потерянном времени хлопотать не стоит! Да и много ли тогда нужно было труда и времени: переведите с французского статейку, скропайте мадригал или рондо, – вот и известность и слава по крайней мере на десять лет, потому что и статейку и рондо забывали, а литератором, писателем, да еще образцовым и первоклассным, величать не переставали. Теперь не то: теперь только разве школьники, безбородые отроки готовы забыть и ученье, и службу, и все на свете ради чести видеть в печати свое имя; да и те уже, гоняясь за славою, стороною все-таки заводят речь о том, «по скольку с листа». Кто же успел раза два пройтись бритвою по своему юному подбородку, тот уж о славе и не упоминает, а прямо начинает – с денег. Он знает, что теперь зашибить славу довольно трудненько и что для редких она является благоухающим фимиамом, для большей части бывает дымом, который выедает глаза и производит тошноту, особенно в пустом желудке. Что в наше время много людей, которые пишут для одних денег, без познаний, без таланта, без призвания, – это правда; но что ж до этого? Если тут и зло, то зло необходимое. |
