– Дьявол! Ты мой убийца. Но я не хочу умирать, я не хочу! Я хочу увидеть, как ты, ты, ты умрешь!

Я опустился рядом с ним на колени, держа в руке горшок с водой, из которого хотел его напоить. Он сделал быстрое движение и вырвал нож у меня из-за пояса. Так же быстро он нанес удар. Он ранил бы меня в грудь, если бы я не парировал удар глиняным горшком. В следующий миг я снова вырвал у него нож.

– Мубарек, ты и впрямь ужасный человек. Даже в последнее мгновение ты пытаешься обременить свою душу еще одним кровавым деянием. Как ты знаешь…

– Молчи! – взревев, прервал он меня. – Почему у меня этот жар! Почему я так слаб, что ты можешь отнять у меня оружие! Послушай, что я тебе сейчас скажу!

Он медленно выпрямился. Его глаза сверкали, словно глаза пантеры. Я невольно отшатнулся.

– Ты меня боишься? – осклабился он. – Ужасно иметь меня своим врагом!.. Аллах, Аллах, все опять так и жжет! Я вижу огонь. Он приближается, приближается; все горит… горит!

Он опустился и снова завыл. Сознание его померкло; лихорадка опять одолела его. Запах в комнате был невыносимым. Выйдя на свежий воздух, я глубоко вздохнул, но не одно лишь зловоние было тому причиной.

Когда видишь человека умирающего в столь бедственном положении, такое забыть нельзя. Еще и сегодня меня охватывает ужас, когда я вспоминаю тот вечер. Каков же бывает человек, преступивший все заповеди Господни!..

Мои часы показывали ровно десять часов. Поскольку турки отсчитывают часы от заката солнца, который наблюдался в тот день в половине восьмого, то по тамошнему исчислению была половина третьего. Мы напоили лошадей в речке и отвели их в сарай.

– Господин, где нам остаться: мне, моей жене к конакджи? – спросил хозяин.

– Ступайте к лошадям, – ответил я.

– Нет, нет! Ты же сам сказал, что медведь, возможно, прокрадется к сараю. Мы направимся в комнату, а если придет медведь, то спрячемся под крышей и лестницу уберем наверх. А Мубарека пусть он сожрет.

Под «лестницей» он имел в виду бревно с прорезанными в нем пазами. Оно стояло в комнате; над ним находился настил из жердей, служивший потолком.

Мы потушили костер; этим троим ничего не оставалось, как удалиться в комнату. Оско и Омар направились в сарай, к лошадям; я объяснил им, как следует действовать.

Потом отправились и мы с Халефом. Тот заранее проверил, не даст ли его ружье осечки. Я взял с собой лишь «медвежебой»; карабин против такого медведя был бесполезен.

– Должно быть, когда мы придем, этот тип уже будет там, – заявил Халеф. – Тут так мрачно, что мы увидим его, лишь подойдя к нему вплотную.

– Именно поэтому нам не надо сейчас идти напрямик. Ветер дует с этой стороны, и он непременно нас почует. Мы пойдем окольным, путем и, сделав крюк, появимся с другой стороны.

Мы так и сделали. К месту засады мы пробирались крайне осторожно, боясь столкнуться с медведем еще по пути.

Мы держали ружья наизготовку и иногда останавливались, чтобы прислушаться. Если медведь уже пробрался к лошадиным ребрам, то мы уловили бы чавканье и треск разрываемых костей. Однако не доносилось ни единого звука, кроме тихого шума ветра в кронах деревьев.

Наконец, мы подобрались так близко, что стоило заглянуть за угол и мы увидели бы остатки туши. Медведя там не было. Тогда мы вскарабкались на соседнюю скалу. Она была вдвое выше человеческого роста и защитила бы от нападения зверя. Камень густо порос мхом. Мы улеглись на эту удобную подстилку и стали ждать…

– Сиди, – шепнул мне Халеф, – не лучше ли было бы держаться поодиночке?

– Конечно, лучше; мы могли бы напасть на медведя с двух сторон.