|
На небе появились звезды, и троица выбралась из медленно движущегося домика и зашагала рядом. Эрмин взяла своих спутников за руки. – Пример Гелликонии показывает нам, сколько жизней в прежние времена приносили в жертву жажде обладания территорией и собственничеству влюбленных. И никто не обращал внимания на то, что в конце концов это убивало любовь. Хватило одной-единственной ядерной зимы, чтобы раса людей избавилась от этого наваждения. Мы поднялись на высший уровень жизни. – Интересно, что еще подстерегает нас впереди, о чем мы еще не знаем, какой наш недостаток? – спросил Трокерн и рассмеялся. – Ну, с тобой все ясно, – язвительно сказала Эрмин. Мужчина куснул ее за ухо. В своей комнате заворочался СарториИрвраш и что-то проворчал, словно в знак одобрения, словно он и сам был не прочь отведать эту розовую мочку. Он проснулся час назад и уже почти решил выбраться наружу, чтобы насладиться тропическими сумерками. – Вот о чем я подумала в этой связи, – сказала Шойшал, взглянув на звезды. – Если моя теория случайности хоть в чем-то верна, из нее можно понять, отчего в старые времена люди так и не сумели найти разумную жизнь нигде, кроме Гелликонии. Гелликония и Земля похожи, им просто повезло. Мы порождение цепочки случайностей. На других планетах все происходило на основе геофизического плана. В итоге ничего не случалось. Нет истории, рассказывать не о чем. Они стояли, глядя вверх на бесконечность неба. Сказанное Трокерн пропустил мимо ушей. – Глядя на простор галактики, я всегда испытываю несказанное блаженство. Всегда. С другой стороны, звезды всегда напоминают мне о чудодейственной сложности и завершенности органического и неорганического миров, низводящихся к нескольким физическим законам, в своей благословенной простоте внушающим восторг... – И тем более ты счастлив оттого, что звезды неизменно дают тему для рассуждения... – в тон подхватила одна из сестер. – С другой стороны, дорогая... О, я счастлив оттого, что я сложнее червя или мухи и благодаря этому способен читать и видеть прекрасное в физических законах. – Опять старая песенка о Боге, – подала голос Шойшал. – Ты все время пытаешься понять, есть ли хоть капля смысла в этих россказнях. Возможно, правда в том, что Бог просто старый ворчун и ты ждешь не дождешься известия о его смерти... –...или в том, что он удалился для размышлений на планету пустынь... –...или для того, чтобы пересчитать там все песчинки... Рассмеявшись, они бегом бросились догонять свое жилище. * * * Шли годы. Все было просто. От заключенного требовалось одно: тянуть за цепь, и годы уходили один за другим. Колесо катилось сквозь полные звезд небеса. Отчаяние сменилось смирением. Очень нескоро смирение сменила надежда, грянула, словно фанфары, словно рассвет. Стиль и тон рисунков и надписей на направляющей внешней стене изменились. Появились рисунки обнаженных женщин, надписи, полные упований и хвастовства, – о внуках, страх за жен. Были календари отсчитывающие в обратном порядке годы; числа росли с каждым минувшим теннером. А кроме того, оставались и надписи, связанные верой, повторявшиеся с одержимой настойчивостью на каждом метре стены до тех пор, пока через несколько теннеров автор наконец не выдохся. Одна из таких надписей произвела на Лутерина особое впечатление, заставив надолго задуматься: «ВСЯ МУДРОСТЬ МИРА СУЩЕСТВОВАЛА ВСЕГДА. ТОЛЬКО ИСПИВ МУДРОСТИ, ТЫ МОЖЕШЬ ЕЕ УВЕЛИЧИТЬ». И снова он тянул за цепи вместе с незримыми товарищами, над ним ревели трубы, и Колесо скрипело на своих зубцах и катках, пока наконец Лутерин не заметил, что его камера осветилась чуть ярче обычного. |
