|
И моя худоба и стройность – это бо-лезнь, а не здоровье. Тебе повезло – ты оказался у наших дверей, когда моих скучных родителей и еще более скучных братьев, включая и твоего друга Умата, нет дома. Они отбыли на какую-то мрачную церемонию, не знаю куда. Поэтому тебе не грех попробовать воспользоваться преиму-ществами своего внезапного появления, иными словами, моим одиночеством, верно? Наверняка ты полагаешь, что, пока ты лежал в кровати в своей зимней спячке, я пользовалась услугами ко-нюхов. Отдавалась этим сыновьям рабов на снопах соломы. Вслед за Инсил он прошел по коридору, по скрипучим половицам, покрытым истертыми ковриками мади. Инсил была рядом, ужасно близко, но казалась призраком в сумеречном свете, просачивающемся сквозь щели между ставнями. – Для чего ты терзаешь мое сердце, Инсил, когда оно и без того твое? – Мне нужно не твое сердце, а твоя душа. Инсил рассмеялась. – Соберись же с духом. Ударь меня, как бьет меня отец. Почему бы и нет? Разве телесные наказания не самая обычная вещь? – Нет, – горячо возразил Лутерин. – Наказания? Послушай, когда мы поженимся, я сделаю тебя счастливой. Мы можем ездить вместе на охоту. Мы никогда не расстанемся. Мы будем жить в лесах... – Ты же знаешь, что для меня комната всегда была милее леса. Инсил помедлила, положив руку на ручку двери, терзая его улыбкой, выставив ему на-встречу свою еще неразвитую грудь, обтянутую льном и кружевами. – Там, снаружи, люди гораздо лучше, Сил. Не смейся. Зачем делать из меня дурака? Я знаю о страдании ровно столько же, сколько и ты. Целый малый год я провел без сознания – разве можно представить худшее наказание? Инсил положила палец ему на подбородок, потом передвинула к губам. – Мудро отдавшись во власть параличу, ты сумел избежать худшего наказания – жить под пятой деспотов-родителей в этом обществе покорных, где тебе, например, приходилось путаться с нелюдью, чтобы получить толику облегчения... Увидев, что он покраснел, Инсил улыбнулась и сладчайшим голосом продолжила: – Ты никогда не пытался заглянуть в собственные страдания? Ты без конца упрекаешь ме-ня в том, что я не люблю тебя, но разве я обращаюсь с тобой хуже, чем ты сам обращаешься с собой? – О чем ты говоришь, Инсил? Ее слова причиняли ему неизъяснимое мучение. – Твой отец дома или снова на охоте? – Дома. – Насколько я помню, он вернулся с охоты всего за два дня до того, как твой брат покончил с собой. Ты никогда не думал о том, почему Фавин решил убить себя? Мне кажется, он узнал что-то, что ты отказываешься понимать. Не отрывая темных глаз от лица Лутерина, она открыла дверь позади себя; та распахнулась настежь, и солнечный свет залил их, стоящих на пороге друг против друга, уже готовых к по-ступку, но еще не помирившихся. Он схватил Инсил, с трепетом открыв, что она еще больше необходима ему, чем когда-то, и, как всегда, чувствуя, насколько она непонятна ему. – Что такое узнал Фавин? Что я не хочу понимать? Знаком ее власти над ним было то, что он всегда требовал от нее ответа. – То, о чем узнал твой брат, стало причиной паралича, в который ты поспешно сбежал, – ведь это не настоящая смерть, так, притворство. Она озадаченно подняла бровь. Инсил было всего двенадцать лет и один теннер, она была еще почти ребенок, и тем не менее серьезность жестов делала ее гораздо старше. Лутерин вошел вслед за ней в комнату, тщетно подавляя в себе желание расспрашивать, но не в силах пошевелить языком. – Откуда ты узнала про моего брата и про меня, Инсил? Ты все выдумала, чтобы придать себе загадочности. |
