Генерал потравил себя пальцами за горло и издал звуки, очень рассмешившие хозяйку и гостью.

– Но зачем же у него эта несносная проницательность, и для чего он так толкует, что будто ничего не нужно?

– А это скверность, но я успокаиваю себя твоею русскою пословицей: «Не так страшен черт, как его малютки».

– И я это говорю всегда: он там я не знаю где, а эти Figaro ci – Figaro lа[3 - Фигаро здесь, Фигаро там (итал.).] разбрелись, как цыплята.

– Вот именно цыплята… Отчего это у них так топорщится, как будто хвосты перятся?

– А уж это надо их осмотреть и удостовериться.

– Ну, как можно их смущать!

– А они не церемонятся смущать веру.

– Мою веру смутить нельзя: в рассуждении веры я байронист; я ем устриц и пью вино, а кто их создал: Юпитер, Пан или Нептун – это мне все равно! И я об этом и не богохульствую, но его несносная на наш счет проницательность – это скверно. И потом для чего он уверяет, будто «не мечите бисера перед свиньями» сказано не для того, чтобы предостеречь людей, чтоб они не со всякою скотиной обо всем болтали – это глупость. Есть люди – ангелы, а есть и свиньи.

– Но только эти милые животные, надеюсь, находятся в своих местечках, где им надо быть.

– Да, им бы всем надо быть в своих закутах, но случается и иначе: бывает, что свиньи садятся в гостиных.

– О, господи! какие ужасы!

– О да! Есть много ужасов.

– Но, а есть ли зато где-нибудь ангелы?

– А есть… Вот, например, хоть такие, как наша Лида!

– Не нахожу: девчонки, которые не знают, что они такое.

– Вы, господа, пребезбожно их мучите и, можно сказать, истязаете!

– Каким это образом?

– Вы к ним пристаете, их злите, а когда бедные девочки в нетерпении что-нибудь вам брякнут, вы это разглашаете и им вредите. По правде сказать, это подлость!

– Ни о чем таком не слыхала.

– А я, представь, слышал. Говорят, будто когда Лида пришла к тебе на бал в закрытом лифе, ты ей сделала колкость.

– Нимало!

– Ты над ней обидно пошутила: ты сказала, что она, вероятно, когда будет дамой, то и своему будущему Адаму покажет себя «кармелиткой», в двойном капюшоне, и она тебе будто отвечала, что к своему Адаму она, может быть, придет даже «Евой», а посторонним на балу не хочет свои плечи показывать.

– И представь, это правда, она так и сказала!

– Сказала, потому что не надо было к ней приставать. Байрон прекрасно заметил, что «и кляча брыкается, если сбруя режет ей тело», а ведь Лида не кляча, а молодая, смелая и прекрасная девушка. Для этакой Евы, черт бы меня взял, очень стоит отдать все свои преимущества и идти снова в студенты.

– Ты за ней просто волочишься?

– Я не очень, а ты б послушала, какого мнения о ней наш старший брат Лука! Он говорит, что «провел с ней самое счастливейшее лето в своей жизни».