– Да, миришься, потому что это наше простое, родное, русское.

– Вот, вот, вот! Это она, наша бедная русская бабья плоть, а не то что эти, какие-то куклы из аглицкой клеенки. Чисты, но холодны.

– О, как холодны! Ведь она вот стоит за детей, но она и их, заметьте, не любит.

– Да что вы?

– Я вас уверяю, она вообще о детях заботится, но никогда ими не восхищается и даже их не целует.

– Что не целует – это прекрасно.

– Положим, конечно, это, говорят, нездорово, но она это не любит!

– Неужели?.. Ведь это всем женщинам врожденно нежить детей.

– Нежить, нет! Она допускает только заботливость, а любить, по ее рассуждению, должно только того, кто сам имеет любовь к людям. А дети к тому неспособны.

– Да разве известно, что из маленького выйдет?

– Так и она говорит: «Я не люблю неизвестных величин, я люблю то, что мне известно и понятно».

– Какое резонерство!

– Я и говорю: это отдает не сердцем, а математикой. Она даже не верит, что другие любят детей… «Иначе, говорит, не было бы таких негодяев, через которых русское имя в посмеянье у умных людей». Нашу славу и могущество они ведь не высоко ставят. И вообразите, они утверждают это на Майкове:

         Величие народа в том,

         Что носит в сердце он своем.

Хозяйка и гостья обе переглянулись и сразу же обе задумались, и лица их приняли не женское, официальное выражение. У гостьи и это прошло прежде, и она заметила:

– В то время как мы, русские женщины, подписываем адрес madame Adan, не худо бы, чтобы мы протестовали против учреждений, где не внушают уважения к русским началам.

Хозяйка стала нервно сучить в руках бумажку и, сдвинув брови, прошептала в раздумье:

– Кто же это, однако, начнет?

– Не все ли равно, кто?

– Но, однако… Бывало, брат мой Лука… Он независим, и никогда не был либерал, и ему нечего за себя бояться… Он, бывало, заговорит о чем угодно, но теперь он ни за что-с! Он самым серьезным образом отвернулся от нас и благоволит к Лидии, и это ужасно, потому что у него все состояние благоприобретенное, и он может отдать его кому хочет.

– Неужто все это может достаться Лидии Павловне?

– Всего легче! Брат Лука к моим сыновьям не благоволит, а брата Захарика считает мотом и «провальною ямой». Он содержит его семейство, но ему он ничего не оставит.

Гостья встала и отошла к открытому пианино и через минуту спросила:

– А где теперь супруга и дочери Захара Семеныча?

– Его жена… не знаю в точности… она в Италии или во Франции.

– Ее держало что-то в Вене.

– Ах, это уж давно прошло! Таких держав у нее не перечесть до вечера. Но с ней теперь ведь только три дочери, ведь Нина, младшая, уж год как вышла замуж за графа Z. Богат ужасно.

– И ужасно стар?

– Конечно, ему за семьдесят, а говорят, и больше, а ей лет двадцать.