Со свечою пойдем на расстрел.

Со свечою пройдем, в колыбели двух рук

Сохраняя дитя от ветров…

И не страшно уже напророченных мук.

Мир стальной обнажен и суров.

А Марина стоит за церковным столом,

Раздавая негаснущий свет,

И, дрожа, ее пальцы исходят теплом,

Словно диски далеких планет.

И когда ее руки расхожую медь

Обменяют на стволик свечи, –

Я пойму, что не так тяжело умереть,

Как без пламени – выжить в ночи.

ФРЕСКА ТРЕТЬЯ. БЛАЖЕНСТВА

***

Упорному – упорство,

Коверному – позерство,

А мне – Великий пост

Любви: до смертных звезд.

БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА

…И розвальни! И снег, голуба, липнет сапфирами – к перстам…

Гудит жерло толпы. А в горле – хрипнет: “Исуса – не предам.”

Как зимний щит, над нею снег вознесся – и дышит, и валит.

Телега впереди – страшны колеса. В санях – лицо горит.

Орут проклятья! И встает, немая, над полозом саней –

Боярыня, двуперстье воздымая днесь: до скончанья дней.

Все, кто вопит, кто брызгает слюною, – сгниют в земле, умрут…

Так, звери, что ж тропою ледяною везете вы на суд

Ту, что в огонь переплавляла речи! и мысли! и слова!

И ругань вашу! что была Предтечей, звездою Покрова!

Одна, в снегах Исуса защищая, по старому крестясь,

Среди скелетов пела ты, живая, горячий Осмоглас.

Везут на смерть. И синий снег струится на рясу, на персты,

На пятки сбитенщиков, лбы стрельцов, на лица монашек, чьи черты

Мерцают ландышем, качаются ольхою и тают, как свеча, –

Гляди, толпа, мехами снег укроет иссохшие плеча!

Снег бьет из пушек! стелется дорогой с небес – отвес –

На руку, исхудавшую убого – с перстнями?!.. без?!.. –

Так льется синью, мглой, молочной сластью в солому на санях…

Худая пигалица, что же Божьей властью ты не в венце огнях,

А на соломе, ржавой да вонючей, в чугунных кандалах, –

И наползает золотою тучей собора жгучий страх?!..

И ты одна, боярыня Федосья Морозова – в миру

В палачьих розвальнях – пребудешь вечно гостья у Бога на пиру!

Затем, что ты Завет Его читала всей кровью – до конца.

Что толкованьем грязью не марала чистейшего Лица.

Затем, что, строго соблюдя обряды, молитвы и посты,

Просфоре черствой ты бывала рада, смеялась громко ты!

Затем, что мужа своего любила. И синий снег

Струился так над женскою могилой из под мужицких век.

И в той толпе, где рыбника два пьяных ломают воблу – в пол руки!.. –

Вы, розвальни, катитесь неустанно, жемчужный снег, теки,

Стекай на веки, волосы, на щеки всем самоцветом слез –

Ведь будет яма; небосвод высокий; под рясою – Христос.

И, высохшая, косточки да кожа, от голода светясь,

Своей фамилией, холодною до дрожи, уже в бреду гордясь,

Прося охранника лишь корочку, лишь кроху ей в яму скинуть, в прах,

Внезапно встанет ослепительным сполохом – в погибельных мирах.

И отшатнутся мужички в шубенках драных, ладонью заслоня

Глаза, сочащиеся кровью, будто раны, от вольного огня,

От вставшего из трещины кострища – ввысь! до Чагирь Звезды!.