Ему пришлось прервать свою речь из-за жестокого приступа кашля, заставившего его согнуться пополам. Впервые Жюльен по-настоящему осознал, что перед ним больной, изможденный человек. Он подался вперед, чтобы его поддержать, но не решился, охваченный непонятным страхом. Дыхание Адмирала было свистящим и прерывистым.

— Тебе бы переодеться, — сказал мальчик, переходя на ты, — а то простудишься.

— Как я ждал нашей встречи, — бормотал старик, — пришлось воспользоваться отсутствием твоей матери, чтобы показаться тебе на глаза… Я верил, что ты придешь. Несколько раз я пытался с тобой заговорить, когда ты в лесу проверял капканы, но всегда в последнюю минуту что-то меня останавливало. Теперь — другое дело: я очень ослабел, долго не протяну, у меня есть предчувствие. Скоро и лету конец — моему последнему лету… Как мне хочется, Жюльен, поговорить с тобой, дотронуться до тебя. Дай мне руку, малыш, не бойся…

Руки, покрытые старческими пятнами, со вздувшимися венами, напряглись, изуродованные артритом пальцы задвигались в причудливом танце. Жюльен не отстранился, и Адмирал сжал его запястья. Ладони старика оказались горячими, шершавыми, с наростами мозолей.

— Сынок, — шептал Шарль Леурлан, — мой малыш… Знаешь, как я ждал твоего рождения? Совсем не то, что с Матиасом. Тогда я был слишком молод. Тебя я ждал… только тебя. Лишь в старости понимаешь, как это важно — дать жизнь! Ты и я… Я продолжусь в тебе, в твоих жилах будет струиться моя кровь — прежняя, молодая кровь!

Жюльен захотел высвободиться, но костлявые руки вцепились в него клещами.

— Я как следует подготовился к твоему приезду, — продолжал Адмирал. — Папка с донесениями сыщика лежала в ящике письменного стола, надеюсь, ты их прочел? Тебе необходимо знать о матери правду, чтобы уметь себя защитить. Я выковал для тебя это оружие, чтобы ты мог надавить на нее, если она станет в чем-то тебе противиться. Не пренебрегай им, помни: твоя мать — сущая волчица! Она прекрасна, но тело ее пропитано ядом. Ей таки удалось свести меня с ума… а заодно и Матиаса. Заставила же она нас поплясать, стерва! Я положил папку на самое видное место — в ящик стола у себя в кабинете… и еще письмо, где речь шла о кладе… чтобы тебя предупредить. Ведь я знал, что рано или поздно ты попадешь в дом: нет такой бомбы, будь она хоть весом в полтонны, которая испугала бы Леурланов! Меня не оставляла уверенность, что ты обязательно побываешь на чердаке. Правда, мне пришлось перебраться в хижину садовника, дабы люди поверили, что я потерял рассудок. Да что там говорить, славную комедию я разыграл! Перед всеми этими Горжю, Одонье, немцами и прочими: они не сомневались, что я обезумел! Все шло как нужно: каждый раз, встречаясь с кем-нибудь, я всячески демонстрировал, что мне осточертело жить. Надоело жить — какая нелепость! Да будь это возможно, я дал бы отрубить себе обе ноги, чтобы обменять свое увечье на несколько лет жизни.

Новый приступ кашля заставил его замолчать на несколько секунд.

— Тело отказывает, — заикаясь проговорил старик, как только немного отдышался, — зато в голове — сияние, ты не можешь представить! Сияние это иногда ослепляет меня самого. Твоя мать оказалась шлюхой, но она сумела заставить меня все увидеть в золотом сиянии. С ней обретало иной, лучший вкус все: вино, табак, пища. Презирай меня сколько угодно, считай выжившим из ума мерзавцем, но я уверен, ты все поймешь, когда вырастешь.

— Это она убила Матиаса, — тихим голосом спросил Жюльен, — или все-таки ты?

Адмирал замер.