— Я тебя спасу! — крикнула бесстрашно Даша.

— От кого? Я папе напишу, и он все ваше Златоборье отдаст Матрене Чембулатовне.

— Я тебя спасу! — упрямо прошептала девочка. Антоша услышал и захохотал.

— Ты себя спаси сначала! Себя!

За его спиной захихикали и даже, кажется, захрюкали. Даша повернулась и побежала напрямки — к Певун-ручью, чтоб перебрести на мелком месте и скорее домой. Может, дедушка вернулся? Об Антоше Даша так рассуждала: «Ничего бы страшного, если бы он перешёл жить к другим людям. Но ведь люди эти — Завидкины! Дня у них не прожил, а говорит уже, как Завидкин».

Дунул ветер. Принёс запах свинофермы Завидкиных. Свиноферма располагалась в стороне от Муромки, в недостроенном свинарнике. Здание было круглое, просторное. Не достроили его потому, что старый колхоз захирел. Председатели менялись так часто, что их ни по имени-отчеству не знали, ни в лицо. Муромка опустела. Дешевле было забыть о стройке. И о ней забыли.

Даше почудилось, что свинья хрюкает. Обернулась — она! И поросенок сбоку трусит. Даша сделала вид, что не приметила погони. А сама скорей да скорей, да во всю прыть.

Сторожка вон ещё где! Глянула Даша через плечо: рысью бежит свинья. Мордой по земле водит, следы Дашины снюхивает. Поросёнок как припустит вдруг со всех поросячьих ног. Даша споткнулась со страха. Но нет, не упала. Бежит уж совсем без памяти. Поросенок под ноги кидается, толкает. Даша треснула его пяткой — заверещал, озлобился, того гляди с ног собьёт. А свинья уже совсем близко. Клыки жёлтые, пена с клыков.

Бежит Даша, а сама пытается слова дедушкиного заклятья вспомнить, и опять в голове пусто. За колечко медное ухватилась.

— Ворон, где ты?

Поотстал топот. Оглянулась Даша, а ворон сел свинье на голову и глаза ей крыльями застит. Но поросёнок опять тут как тут. Наподдал Даше, она кубарем, да руками-то за крыльцо ухватилась. На четвереньках — в сени, дверь на запор!

НОЧЬ

Даша проснулась среди ночи. Кошка когтями по окну скребла.

— Отдай жемчужину! Отдай жемчужину! — выла по-кошачьи, но человеческим голосом.

Даша спросонья поглядела на окно, а там глазища с блюдца фосфорически горят. Горят, но всё равно будто слепые. Свет двумя лунами бродит по сторожке, Дашу ищет.

Даша голову под одеяло, сверху подушкой закрылась. Рама дрожит, стекло позвякивает, того и гляди — лопнет и рассыплется. Проша с Сеней объявились.

— Она только пугает, — говорит Проша. — Ей в избу хода нет. Разве что через трубу.

Только про трубу помянул, умолкла кошка.

— На крышу прыгнула, — догадался Сеня.

— В трубу полезет?! — ужаснулась Даша.

— Тссс! — прошептал Проша и пропал вместе с Сеней.

В трубе и впрямь заскреблось, зашуршало, что-то ввалилось в дымоход и взревело басом:

— Мяяяу-уу!

Через окно было видно, как сыпались искры, синие с зелёным. И тишина. Уж так тихо сделалось, что было слышно: бобовый росток, поскрипывая, прорастает через и потолочные доски.

Кубарем, обнявшись, прикатились Проша и Сеня, лапки потирают.

— Мы ей тёмную в трубе устроили!

И вдруг явственно раздался скрежет зубов в подполье.

— Крысой обернулась! — охнул Проша. — Чего делать-то?

Скрежет становился громче да громче, а за окном не светало. Крыса! Мышей Даша не боялась, но крыса-то с кошку, а может, и много больше. Это ведь не совсем обычная крыса. Скрежет зубов был так близок, словно у самого уха рвали и точили несчастное дерево.

— Ку-кха-кхре-кху-у! — вскричал с насеста самозванец Петрушка — петушок.