— Ну, уж нет! — вскипел его товарищ. — Покуда не поем не пойду.

— А что же ты поешь?

— Сделай пару дырок в сгущенке!

Догадливому товарищу лишь бы из Златоборья убраться, проткнул банку.

— Пей!

Осушитель без рубашки голову запрокинул, чтоб молока отведать, и — отведал! Но тут зажужжало что-то, загудело, стало темно: на осушителя с банкой сгущёнки опустился пчелиный рой. Пошевелишься — зажалят. Стоит осушитель, как столб, а другой назад пятками и в сторожку.

— Девочка! Милая! — Дальше порога ступить не смеет. — Отпусти ты нас, пожалуйста, с миром. За сорок вёрст обходить будем.

— Ладно, — согласилась Даша. — Но только чтоб за сорок вёрст!

— За сорок! За сорок!

Не понравилось Даше, что взрослый человек такой сговорчивый предупредила:

— Если один из вас только подумает обмануть, оба будете укушены большущим шмелем.

Осушитель кивал головой и отступал в сени.

— Отпусти нас!

— Кто вас держит!

— А… он?

Даша посмотрела на столбом стоявшего осушителя.

— Ему надо банку из руки выронить. — И попросила невидимо кого: — Дуня, пусти веретено. Пчелам в улей пора.

Прошло десять минут. Какое десять, меньше! Пяти, наверное, не минуло! В Златоборье снова был мир, покой, тишина, красота.

Осушители улепетывали своей дорогой, не оглядываясь.

ПЕРЕВЕРТУШКИ

Антоша всему Златоборью грозил, но ей было тревожно за него, и она отправилась на Еловый конец Муромки.

Двери дома Завидкиных были закрыты, окна завешены. «Неужели Антоше нравится сидеть взаперти? — подумала Даша. — Что-то здесь не так».

Решила ждать. Ведь когда-нибудь пойдёт бабка Завидуха к колодцу по воду. Лебеда надёжно скрывала от самых пристальных взглядов. Вдруг завизжал поросёнок, дверь отворилась пошире, и с мешком за плечами из дому вышел дед Завидкин. Семеня ногами, то и дело подкидывая на плече жалобно хрюкающий мешок, дед Завидкин отправился за околицу, в сторону свинофермы.

Даша, не спуская глаз с дома, поползла по лебеде к Певун-ручью, а там по низине кинулась бегом. Она опередила деда Завидкина.

Дед Завидкин опростал мешок за жердяной загон, где в лужах и грязи блаженствовали тучные свиньи. Из мешка вывалился поросёнок, тот самый, Даша его узнала, противного.

Поросёнок тотчас поднялся на задние копытца, пытаясь выскочить на свободу, но он и до второй жерди достать не мог, а между жердями были понатыканы в виде плетня прутья и ветки, и всё больше колючие, с шипами.

— Не слушаешь умных людей, живи со свиньями! — сказал поросёнку дед Завидкин. — Вот тебе мой добрый совет: одумайся! Делай так, как бабка моя велит. Не то в поросятах она тебя оставит.

Поросёнок захрюкал, заегозил, полез мордой ветки раздвигать.

— Упрямая скотинка! — Дед Завидкин поднял с земли хворостину и так огрел неслуха, что визгу было, как от сирены.

— Прося! Прося! Прося! Прося! — подзывала Даша поросёнка.

Она развела прутья, подрыла лаз под жердью.

Поросёнок стоял по ту сторону забора, жалобно хрюкал, но близко не подходил.

— Глупенький! Иди сюда! — упрашивала Даша.

Она ещё сдвинула несколько прутьев, протиснулась, дотянулась до поросёнка и почесала ему бочок. Тот захрюкал, заморгал глазками и улёгся на землю. Уж очень поросятам нравится, когда их чешут.

— Бежать надо! — рассердилась Даша. — Бежать, пока сюда Завидкины не пожаловали.