Неожиданно на нее нахлынула волна ужаса.

— Пендергаст! — крикнула она, пытаясь разорвать путы. — Пендергаст!

Через несколько мгновений тишины из громкоговорителя высоко на стене раздался усиленный голос генерала:

— Принесите паранг, а потом действуйте по стандартному протоколу.

У Гладстон снова участилось дыхание, и теперь ей было труднее успокоить его.

Она сможет. Она преодолеет худшее. Нелепо думать, что ее можно вынудить отрубить себе ногу. Она вспомнила тот случай, когда ее каяк перевернулся в проливе Ситка на Аляске. Или другой случай, пять лет назад, когда они катались не по трассе на ледниках курорта Ла-Грав и девица из их компании упала в трещину и вывихнула плечо. И тогда она, Гладстон, на веревке спустилась к пострадавшей и помогла ей выбраться. Все это говорило о ее умении не падать духом, контролировать себя.

Все зависело от умения сохранять контроль.

Стальная дверь в одной из стен лаборатории распахнулась, и санитар вкатил медицинскую каталку. На каталке лежал какой-то предмет, накрытый больничной простыней. Санитар остановил каталку в пяти футах от Гладстон, зафиксировал колеса, снял простыню и направился к двери. На каталке лежал огромный нож, похожий на мачете, но тяжелее и длиннее, с лезвием, которое, начиная с четверти длины от рукояти, приобретало необычную кривизну. Режущая кромка была заточена до серебристого сверкания, но сам клинок и обух ножа имели пятнистую серовато-черную поверхность. Очертания ножа напомнили Гладстон гигантского слизняка. Рукоять была деревянная, сильно потертая…

Гладстон перевела взгляд на доктора и двух санитаров.

Доктор кивнул одному из них, тот подошел к ней сзади и начал расстегивать кожаные ремни, связывавшие ее. Ей вдруг пришла в голову мысль: как только ее освободят, она может схватить нож и с его помощью бежать. Пока санитар освобождал ее щиколотки, бедра, локти, она начала планировать каждое свое следующее движение. Но тут второй санитар подошел к ней и зафиксировал ее руки, хотя первый продолжал снимать ремни. Она попыталась освободиться, но санитар крепко держал ее явно отработанным приемом.

— Отпусти меня, ублюдок! — вскрикнула Гладстон, снова пытаясь вырваться.

— Скоро, — сказал доктор высоким, пронзительным голосом. — Очень скоро.

Они поставили ее на ноги, и один из санитаров выкатил из-под нее кресло, тогда как другой продолжал держать ее железной хваткой. Он прошептал ей на ухо:

— Сейчас я отпущу вас. Прекратите сопротивляться.

Она замерла и почувствовала, как ослабла его хватка. Затем, после нескольких неловких движений, санитар быстро отступил назад. Гладстон помедлила и сделала шаг к оружию.

— Рано! — резко сказал другой санитар и навел на нее пистолет.

Она замерла, а доктор и два санитара, пятясь, отступили к двери, причем один из них все время держал ее под прицелом. Другой схватил тележку с лекарствами и покатил ее за собой. Они подошли к стальной двери, и доктор еще раз оглянулся на пленницу. Его карие глаза ничуть не утратили блеска, они смотрели на нее с мимолетным напряженным любопытством. Потом он вышел в коридор вслед за остальными. Дверь за ними бесшумно закрылась.

Гладстон отвернулась от двери, и ее взгляд опять упал на нож — генерал называл его «паранг». Его суть — почему он здесь находится, каково его назначение — в полной мере дошла до нее, легла на ее плечи стальным плащом. Прихрамывая, Гладстон отошла к дальней стене, не сводя глаз с каталки и оружия на ней. Нож оставался потенциальным средством защиты, спасения. Ей хотелось прикоснуться к нему, взять его в руки и использовать против тех, кто сделал с ней все это, выбраться с его помощью из этого дьявольского места.