– На, Конек-Горбунок, ешь. – Копейкин протянул Лаптю горбушку из своей суточной раскладки.

– Свежий хлеб ему не давай, – предупредил Макар, – а то пучить будет, что ихняя канонада.

Лапоть брал добрыми губами подсоленную, высушенную на костре корку, и в глазах его светились благодарность и почти человечий разум.

– Эх, был у меня пес в Афгане, – не ко времени вспомнил Копейкин, – Индусом звали. Я за «небо» для него все предлагал, вплоть до тельняшки, выкладку выбросил к ейной матери… Нет, не взяли, не положено… Перегруз…

Расстроенный этим давним случаем, Копейкин не видел, как Гена сбежал с тропы и, петляя между стволов, бросился к большому белому грибу, едва накрытому еловыми лапами.

– Ядрена Матрена! – Предостерегающий крик Копейкина перекрыл грохот фугаса.

Мощный взрыв выворотил молодые деревца, ударной волной Гену отшвырнуло обратно к тропе. Он лежал скорчившись, зажимая ладонями развороченный живот, и спереди по синей ветровке растекалось неумолимое пятно, словно посреди океана рос материк с алыми кровянистыми берегами, он быстро менял очертания и захватывал все больше морской лазури. Жизнь стремительно покидала его вместе с больной, отравленной кровью.

– Не теки ты, кровь, из раны. Есть Христос на Иордане, – шептал полуязыческий заговор отец Арсений, понимая, что надежды на чудо нет.

Гену колотила судорога, и Варвара с силой удерживала его голову на коленях и не отирала бурую струйку, падающую в траву.

Когда первый шок от ранения прошел, Гена заговорил, захлебываясь и торопясь, боясь потерять утекающие вместе с кровью минуты. Он словно и боли-то не чувствовал, а может быть, его оглушенное наркотиками тело давно уже не реагировало на обычную боль.

– Скорей бы… Скорей… нет, стоп! Словно и не было ее, жизни-то. Все, что я помню, может уложиться в одну минуту, вот как сейчас… Небо… Бабочка желтая сидит на цветке, я лежу на траве и больше ничего… Скажи, а за мной придет Валькирия? – спросил вдруг умирающий у Варвары. – Ведь я умер в бою? Правда?

– Правда… – Варвара погладила его по волосам. – Придет…

– Какая ты красивая, и чего ты лицо-то прячешь? – Он повернулся к Лизавете, пробуя несмелую непривычную улыбку, но сейчас же в уголках его губ запенилась ядовитая кровь. – Если бы я знал, что бывают такие, как ты, я бы колоться не стал…

Лизавета взяла его за руку, через несколько минут прикрыла ему глаза.

– Через Дух сотворенное возвращается к своему Творцу, – прошептал отец Арсений.

Копейкин снял свою пиратскую косынку, и сразу его обветренное лицо со светлыми бровками и носом картошкой стало простецким, утратив все напускное геройство.

Гену похоронили в той же в воронке, отметив место тяжелым гранитным камнем.

Маруся… Что же случилось в ту ночь? Может быть, слишком доверилась она своей удаче и утратила осторожность? Почему не защитили ее родные деревья и камни? Или сама земля под ногой оккупантов от страха утратила разум и бережливость к своим детям? Позиции натовцев остались в стороне; ничего не опасаясь, Маруся уверенно шла к лесной скале по усыпанной хвоей тропке. В стороне от тропы хрустнули сучья. Маруся застыла, прижав к груди сумку с едой. Плотный, жарко дышащий сгусток тьмы перекрыл тропу, и на Марусю пахнуло густым звериным запахом. Натовский пехотинец настиг ее в конце пути, почти у самого Гром-Камня.