И не он один. К тому времени, когда дело наконец-то дошло до свадьбы, мой нос стал огромным, красным и сопливым. Ещё до того, как епископ заставил всех нас стоять под дожем, пока он монотонно читал благословение и брызгал на нас святой водой — как будто вокруг и так было недостаточно воды! — я уже непрерывно чихала в свой парчовый рукав. То же мне Джулия La Bella, угрюмо подумала я, когда гости на свадьбе, все с грязными подолами и заученно весёлым выражением на лицах заходили в скучную, унылую часовню Кастель Нуово. Сегодня я совсем не чувствовала себя Венерой Ватикана. Одежда на мне была сырая, я чувствовала, что моё розовое платье, подол которого был заляпан грязью, выглядит неопрятно, на лице у меня были прыщи, из носа текло — я явно выглядела не самым лучшим образом. А ведь я в это утро хотела блистать, потому что Сандра Арагонская несомненно была красавицей.

И, если я не ошибалась, от неё следовало ждать неприятностей. Полногрудая, темноволосая, с оливковой кожей и голубыми глазами, она скользящей походкой вплыла в часовню в своём голубом парчовом платье, и даже льющий снаружи проливной дождь не пригасил её кокетливых взглядов. Она показала свои ямочки епископу, томно опустила глаза, глядя на Чезаре, который стоял в своих красных кардинальских одеждах, мрачный и молчаливый, и подарила белозубую улыбку Папе, которого это явно позабавило. Но она ни разу не взглянула на бедного малыша Джоффре, который преклонил колена рядом с нею перед алтарём на шитой золотом подушке, выпучив глаза и ведя себя с трогательной искренностью. Он был ниже её на целую голову. Благонравный двенадцатилетний мальчик, довольно красивый, с золотисто-рыжими волосами, в камзоле с модными разрезами, но рядом со своей уверенной в себе, полностью владеющей собой невестой он казался нервным и дёрганым — собственно, он, по правде сказать, казался таким и рядом со своими братьями и сестрой. Вообще, Джоффре всегда выглядел так, будто его слепили из того, что осталось после того, как была завершена работа над непроницаемым Чезаре, важничающим Хуаном и очаровательной Лукрецией. Родриго любил Джоффре меньше остальных своих детей — я помнила, что он однажды сказал — возможно, Джоффре вовсе и не его сын. Как будто это Джоффре был виноват в том, что эта много о себе воображающая длинноносая Ваноцца деи Каттанеи засматривалась на других мужчин.

— Бедный Джоффре! — вырвалось у меня, после чего я снова чихнула в рукав.

— Да, — понизив голос, неожиданно согласилась стоящая рядом со мною мадонна Адриана. — Эта Санча наверняка шлюшка, или я никогда не видела потаскух. Будем надеяться, что неаполитанские войска, которые нам даст этот союз для войны против французов, будут того стоить.

Санча Арагонская снова бросила на моего Папу горящий взгляд, пока читали её новый титул принцессы Скиллаче, потом наклонилась и поцеловала его туфлю.

— Леонелло, — прошептала я своему телохранителю, когда он вытянул шею, чтобы получше рассмотреть пышную грудь невесты, — не пяльтесь!

— Скажите это своему Папе. — Леонелло насмешливо ухмыльнулся, глаза его блестели, как стекло, и казались такими же жёсткими. В последние месяцы Леонелло был со мною немного суше прежнего, насмешливее и чуть отчуждённее. Я понимала, почему — он сожалел о признаниях, которые он сделал, когда я подарила ему новый камзол. Мне хватило ума не выказывать своей жалости, когда он рассказал мне о своём прошлом, но он всё равно на меня злился. Почему-то в том, что с его языка сорвались какие-то секреты, была виновата я, впрочем, это было делом обычным. Мужчины совершают ошибки или думают, что совершают ошибки, а вину за это всегда сваливают на женщин.

Поцеловав папскую туфлю, Санча Арагонская тряхнула юбками, а заодно и бюстом и снова встала на колени на свою шитую золотом подушку. Похоже, Папа Римский с удовольствием обозревал выставленные напоказ пышные груди многочисленных неаполитанских красоток.