Конечно, я ни слова не помню из этого привидевшегося мне во сне разговора. Помню только, что того Тагару, что приснился мне, вовсе не удивляли мои расспросы. И еще: что с него медленно, словно омертвевшая кожа с ожога, спадал какой‑то испытанный им страх. И еще мне запомнилось необыкновенное чувство облегчения, вдруг охватившее меня после каких‑то сказанных им слов.

Только вот самих этих слов я не запомнил.

Необычное воздействие оказал на меня этот странный, как и все в этих местах, сон. Я не верю снам да и нечасто их вижу. Но уже много времени спустя – наяву – во мне по‑прежнему жила уверенность в том, что судьба моего брата Ромки каким‑то непостижимым образом связана с судьбой туземного мальчишки, даклы по имени Тагара. И еще тогда – во сне – ко мне пришла уверенность, что нельзя, никак нельзя отпустить на все четыре стороны этого мальчишку, потерять его.

Впрочем, тогда, во сне, все было мне ясно, и все было просто. И все было хорошо. Помнится, я налил Тагаре еще чаю, пододвинул к нему сахарницу и плетеную корзинку с сухариками, а сам поднялся и подошел к раковине, чтобы напиться холодной воды из‑под крана. И только когда не ощутил вкуса воды, понял, что происходящее – сон. И стал просыпаться.

* * *

Когда я наконец проснулся, здешнее солнышко соизволило‑таки взойти. Арба стояла на скалистой площадке, преодолев за долгую ночь основательный спуск. Тагары в арбе не было, только пристегнутые к поручням пустые наручники напоминали о его существовании.

Горы теперь громоздились высоко над нами, а неразличимая раньше в темноте равнина простиралась совсем рядом – за невысокими уже, больше похожими на простые холмы отрогами оставшегося позади хребта. Пейзаж был в общем‑то идиллический, почти пасторальный. Неподалеку к скале прилепился довольно цивилизованного вида домик каменной кладки, крытый черепицей. Где‑то неподалеку журчал ручей.

Я соскочил с арбы, размял затекшие члены и, стряхнув остатки сонной дремы, потопал вниз, на звук ручья. Спускаясь по некрутой тропинке, присматривался к местности. Только теперь ко мне стала возвращаться способность замечать и сравнивать мелкие детали окружающего меня мира – листья деревьев, стебельки травы под ногами, странный, непривычный, неправильный рисунок переплетения ветвей кустарника по обочинам, странные песни странных птиц в ближних лесах на склонах гор. Нет, это, разумеется, была не привычная для меня Земля, но и вовсе не чужой мир. Все здесь было почти таким же, как на Земле, но именно почти таким же. Это «почти» было незаметно вблизи, но издалека – в массе – все эти мелкие различия и непохожести складывались вместе, умножали друг друга. И создавали в конце концов совсем непохожий на земной, какой‑то сюрреалистический пейзаж.

«А если на все это взглянуть из космоса? – подумал я. – Вполне может статься, что это совсем не круглый, похожий на глобус шар, а какой‑нибудь куб или цилиндр. Или вообще переплетение непонятностей – вроде внутренностей какой‑нибудь глубоководной твари. Только совершенно непонятно, почему при такой причудливой астрономии сила тяжести здесь не выкидывает никаких фокусов? И геология внешне смахивает на земную. И состав воздуха… И все прочее в общем‑то нормальное».

Я тряхнул головой – эти мысли явно слишком рано стали шевелиться в моей голове. В конце концов, жив буду, найду кого‑нибудь, кто хоть что‑то растолкует мне в этих материях.